Ангел на ветке
Шрифт:
Вид из окна упирается в нечто сплошное, серое, тоскливое, по мере Тюпиного взросления превращающееся в обыкновенную глухую стену дворового туалета, за которой всегда творится что-то нехорошее, темное, стыдное. Об этом можно судить по звукам тусклых и злых мужских голосов, утопленных вместе с их обладателями в булькающей перистальтике дряхлеющей канализации. Иногда они гоняют крыс, бранясь непонятными словами. Но Тюпа их не слушает. Она отправляется на розыск двух теней, которые то появляются, то исчезают в пространстве дома. Никакие голоса снизу не могут отвлечь ее от этого поиска.
С утра две тени ждут ее посередине между сном и явью, когда она идет к умывальнику, чтобы смыть
Вечерами две тени вновь дают о себе знать, тревожно вибрируя на дверях и половицах. Они словно шлют какие-то знаки Тюпе, хотят поведать о чем-то, предостеречь ее. Интересно, от чего?
Возле чердака, почти дверь в дверь, ютится комнатка. Она служит кладовкой и всегда заперта на замок. Однажды Тюпе все же удается заглянуть в нее, когда тетя Витя отпирает дверь ключом, чтобы что-то достать. Комнатка не таит в себе никакой тайны – это скучный квадрат с потрескавшимся кожаным диваном у стены и амбразурного вида оконцем, выходящим на крышу. Кусочек облачка и несколько черепиц – вот все, что умещается в этом оконце.
Тюпа вспоминает, что когда-то слышала краем уха о матери с дочерью, которые делили эту комнатку много лет назад. Их приютили Фукочка с бабой Милей, старшей покойной сестрой тети Вити. Это произошло в какое-то страшное и опасное время, о котором всегда многозначительно помалкивали в доме. Женщины жили там так долго, что и дочь уже состарилась. Ее звали как Эльзу из сказки братьев Гримм. Только у нее не было братьев, и она была некрасива и одинока, хотя жизнь с матерью, с которой она делила окно и диван, делала ее одиночество чисто умозрительным.
Неизвестно, почему они задержались в той комнатке почти на целую жизнь. То ли свыклись с каморкой, то ли страшное и опасное время в силу своей анонимной неопределенности никак не заканчивалось. Даже и в Тюпиной памяти остался некий проблеск, связанный с их пребыванием: керосинка на лестничной клетке и горбоносая худая женщина в повязанной рожками вперед косынке. Всякий раз, пока на керосинке что-то кипело, женщина вытаскивала из-за пазухи затертый треугольник письма и читала, и читала, вытирая концом платка щеки. Может, это было письмо от ее братьев-лебедей из сказки Гриммов. А может, эта была одна из сказок времени. Время ведь тоже сочиняет сказки и истории, которые потом собирают в книги и учебники с картинками, называя их историей. История – это для взрослых, истории – для подростков, а сказки – для детей. Для Тюпы это пока что сказка о двух женщинах, исчезнувших однажды из чердачной каморки, как исчезают герои прочитанных и забытых книг.
Со временем Тюпа свыкается с тенями, как свыкаются с соседями или надоедливыми соседскими кошками, и перестает их замечать, но время от времени она мысленно возвращается к их грустной тайне. Один раз, уже в школе, она даже залезает в учебник с историями, который оставил на парте один старшеклассник. Но из бегло прочитанного ей не удается почерпнуть ничего, кроме радостного. Так что в конце концов Тюпе приходится прекратить свой поиск.
Иногда она все же думает о них, делая домашнее задание, и в эти моменты ей кажется, что их тени касаются края стола и пробегают по странице. Вслед за этим всегда раздаются хлопки крыльев. Наверное, это голуби, которые приносят и уносят тени двух женщин.
Физиология любви
У Ириночки было два поклонника. Один очень красивый, в которого Ириночка была влюблена, а другой – просто так, рыжий, полноватый, учившийся в
Тюпа никак не могла понять того, что рассказывала ей об этом Ириночка. То есть в общих чертах было все ясно, но когда Ириночка приступала к деталям, все неимоверно запутывалось. Особенно непонятной оставалась подробность, связанная с Ириночкиными трусами, в которых она, по ее словам, оставалась до конца. Эти трусы спутали Тюпе все. Ее шестиклассного образования явно не хватало, чтобы понять направленность Ириночкиных маневров. Спрашивать же ничего было нельзя, потому что Ириночка вертела указательным пальцем у виска и трагическим шепотом спрашивала:
– Ты что, совсем?
Тюпа поняла самое главное, что теперь Ириночка страдает, и страдает сразу по двум. Рыжий Славик в конце признался ей, что это Гера надоумил его подлезть к ней. Гера когда-то положил Ириночке руку на что-то, и такая Ириночкина доступность дала ему право «продавать» Ириночку друзьям.
– Но этого ведь не было, не было! – упорно твердила Ириночка.
Теперь выходило, что ни один из них Ириночку не любил, а просто все было из интереса. Самое неприятное, что рыжий Славка тоже начинал нравиться Ириночке, но он уже не бегал за ней как прежде.
Однажды Ириночка прибежала к Тюпе взволнованная и сообщила, что она сказала родителям, что идет к ней. На самом же деле наконец-то объявился Славик, и вечером они отправляются в парк.
В начале одиннадцатого Ириночка уже была снова у Тюпы и рассказывала о Славике, о том, как он скучал по ней и как она была неправа насчет него раньше.
– Он милый, милый! – восклицала почти со слезами на глазах Ириночка.
Но Тюпа вспоминала флегматичного невыразительного Славика, с нехорошей стыдливостью попросившего ее вызвать Ириночку в парадное, и помалкивала. Ириночка говорила без конца о том, как ей трудно жить дома и какой беспросветный дебил ее названый братик. Она уверяла Тюпу, что Славик – единственный просвет в ее жизни.
– А что вы делали целый вечер? – все же осмелилась поинтересоваться в паузе Тюпа.
– Мы пошли на скамейку.
– Ну?
– Ты что, не понимаешь? – Ириночка озверело закрутила указательным пальцем у виска.
В конце концов все прояснилось. Славик решил разделить Ириночку с Герой, и Ириночка от этого очень мучилась, потому что не знала, хорошо ли это и не будут ли они ревновать друг к другу.
– А как же ты будешь с ними встречаться, по очереди, что ли? – забывшись, спросила Тюпа. Но Ириночкин палец уже угрожающе завис в воздухе.
Кончилось тем, что Ириночка неожиданно поступила в медицинское училище, и оба ее поклонника уважительно отстали от нее. Она даже не успела попереживать, поскольку ей пришлось сразу же включаться в зубрежку всяческих органов.
Наташа Кирилина
Всем предназначалась жизнь обыкновенная: школа с ее парализованными коридорами, столовка с высунутыми языками колбасы из булочек и огромная белая, как пирожное безе, буфетчица.
Идешь по коридору мимо дежурного с красной повязкой на рукаве по лестнице мраморной, осторожно, прямо к буфету, где толкаются и жмутся друг к другу не столько голодные, сколько уставшие от порядков соученики, и с замирающим сердцем ожидаешь звонка на урок. Кто-то подисциплинированней сразу же уйдет, кого-то контрольная подгонит, а оставшиеся с наслаждением выберут самое вкусное и, пачкаясь в крошках и жире, побегут в класс.