Ангел Рейха
Шрифт:
Неминуемая катастрофа произошла летом. Через два дня после визита в Каринхалле Эрнст лег в санаторий. Он провел там неполную неделю. К концу недели Плох, его заместитель, прислал телеграмму, по получении которой Эрнст мгновенно выписался из санатория и вернулся в Берлин. Месяцем позже, когда совершенно больной Эрнст уже не находил сил хотя бы изредка наведываться в министерство и жил в охотничьем домике фон Грейма, Мильх уволил Плоха из департамента и отправил на Восточный фронт.
О содержании телеграммы Плоха нетрудно догадаться. Как только Мильх решил, что Эрнст больше ему не
К тому времени стали видны масштабы катастрофы, произошедшей в период нахождения Эрнста на руководящей должности. Самыми ужасными, самыми непростительными ошибками являлись «Ме-210» и «грифон».
«Ме-210» был новым истребителем, который профессор Мессершмитт решил создать на основе «110-го» и который Эрнст заказал производителям в количестве тысячи единиц, не дожидаясь испытательных полетов. Самолет сразу же был запущен в серию. Как только начались испытания первых машин, сошедших с конвейеров, стали происходить ужасные вещи.
Самолеты не слушались управления и срывались в штопор или неудержимо заваливались на крыло. При посадке ломалось шасси. Мессершмитт не желал признавать, что его самолет ущербен. Но руководители заводов, где производилась сборка машин, поняли это и остановили поточные линии. По всей стране стояли недостроенные «Ме-210» и лежали грудами ржавеющие крылья, детали хвостового оперения и двигатели еще на сотни самолетов.
«Грифон», наш долгожданный стратегический бомбардировщик, тоже запустили в производство. Лишь две машины из всех считались пригодными к эксплуатации.
О «грифоне» уже давно ходили разные слухи. Говорили, что у одного самолета деформировались крылья. Говорили и о более неприятном дефекте. Иногда во время самого обычного полета «грифон» неожиданно вспыхивал, словно фейерверк. Опять загорались двигатели.
Я слышала рассказы о «грифонах», которые падали на землю, охваченные пламенем. Я задавала вопросы Эрнсту. Он не желал ничего рассказывать. Дела обстояли слишком скверно, чтобы говорить о них. Мне все рассказал один из рабочих наземной службы рехлинского аэродрома. Он находился в ангаре, когда Толстяк, узнав о начавшихся испытаниях «грифона», выполнил свою угрозу и явился взглянуть на самолет.
Толстяк еще ни разу не видел «грифона», даже чертежей. Войдя в ангар в сопровождении взволнованных администраторов, служащих и инженеров, он резко остановился у самой двери, переводя негодующий взгляд с одного крыла на другое.
– У него должно быть четыре двигателя! – прогремел он.
– Их четыре, герр рейхсмаршал, четыре! – бросился объяснять Хейнкель, вызванный из своего кабинета паническим телефонным звонком. – Просто они спарены.
– Что это значит, черт возьми? Два мотора приводят в движение один пропеллер?
– Да, герр рейхсмаршал, именно так.
– Чертовски глупая идея. Неудивительно, что он перегревается. Как вы добираетесь до двигателей?
– Прошу прощения?
– Как вы их
Тут все присутствующие, знакомые с конструкцией «грифона», побледнели, поскольку на самом деле для того, чтобы вынуть свечу зажигания, требовалось снять весь двигатель. И это была не единственная проблема. Соединительные стержни лопались и пробивали дыры в картере. Для того чтобы спарить моторы, их пришлось перевернуть, а потому топливо капало из карбюраторов на раскаленные трубопроводы. Все это объясняло легкую возгораемость «грифона». А поскольку все детали конструкции были приткнуты буквально впритирку друг к другу, поставить там огнестойкие перегородки не представлялось возможным.
– Зачем вам потребовалось спаривать двигатели? – проревел Толстяк своим мертвенно бледным подчиненным, когда вытянул из них ужасную правду.
Хейнкель принялся отвечать, оперируя цифрами и формулами. Толстяк перебил его:
– Попросту говоря, в этом случае уменьшается нагрузка на крыло. Но зачем вам понадобилось уменьшать нагрузку на крыло?
– Но, герр рейхсмаршал, – удивился Хейнкель, – когда бомбардировщик войдет в пике…
– Когда он что?
– Войдет в пике, герр рейхсмаршал.
– Кто сказал, что он должен пикировать? Мне был нужен обычный четырехмоторный бомбардировщик. Вы хотите сказать, что затеяли всю эту белиберду со спаренными двигателями только для того, чтобы он бомбил с пикирования?!
Побагровев от гнева, Толстяк обвел медленным взглядом присутствующих, а потом снова уставился на величественный и совершенно бесполезный самолет.
Наши с Дитером отношения оставались ровными и теплыми. Конечно, в данных обстоятельствах они и не могли быть другими. Я с облегчением обнаружила, что никакой натянутости в наших отношениях нет. В то же время я понимала, что мы с ним очень мало общаемся. Если бы мы общались больше, думала я, все было бы иначе.
Однажды вечером, через несколько недель после моего приезда в Регенсбург, он пригласил меня выпить с ним пива в местном трактирчике.
– Ну, что ты думаешь о нашем «комете»? – спросил он, когда мы уселись на деревянную скамью у камина.
– Дьяволовы сани, – задумчиво пробормотала я. «Комет» имел множество прозвищ среди пилотов, большая часть которых имела то или иное отношение к дьяволу.
– Мне не нравится, когда его так называют, – серьезно сказал Дитер. – Да, этот самолет не прощает ошибок. Но, по-моему, давать ему такие прозвища безответственно.
– Безответственно?
– Вредно для морального духа.
Я напомнила себе, что у Дитера всегда было плохо с чувством юмора.
– От того, как ты называешь вещи, зависит очень многое, – сказал он, очевидно заметив выражение неуместной веселости на моем лице. – Моральный дух имеет первостепенное значение в работе над подобными проектами. – Он немного помолчал. – Но, с другой стороны, возможно, тебе этого не понять.
– Что ты хочешь сказать?
– Женщины мыслят иначе, чем мужчины.