Ангел Рейха
Шрифт:
За рулем автомобилей и мотоцикла никто не сидит. Их, как и телеги, тащат волы.
Приливная волна людского моря гонит перед собой смешанное стадо коров, овец, свиней, коз и кур; связки битых цыплят свисают с подпруг у лошадей и с деревянных бортов телег.
Над диковинным войском дрожит желтоватый ореол, яркие солнечные лучи, преломленные свинцовой тучей, пронизывают завесу пыли, поднятой колонной бронетехники.
Промозглым ноябрьским вечером я отправилась навестить Эрнста. Когда я открыла калитку, меня окатило дождем капель, сорвавшихся с кованой арки. Я осторожно
Я позвонила. Дребезжащий звонок резанул по нервам. Через несколько минут, после долгой возни с замками, дверь открылась, и Альберт, слуга Эрнста, долго всматривался в мое лицо из темной прихожей. Похоже, он узнал меня не сразу, хотя я уже несколько раз наведывалась в неуютный особняк Эрнста.
– Входите, капитан. Извините, не сразу узнал вас в темноте. Генерал в гостиной. – Альберт понизил голос. – Он сильно изменился.
Когда я вошла, Эрнст поднял голову, и я мгновенно отказалась от всякого намерения вовлечь его в наш с Дитером спор. Он действительно очень изменился. Его глаза потемнели, потухли, словно расстрелянные прожекторы.
Он сидел на ковре у камина. Перед ним были разложены игральные карты рубашкой вверх. Под рукой у него стояли бутылка бренди и стакан. Кот дремал у каминной решетки, постукивая кончиком хвоста по картам.
– Ну, привет! – воскликнул Эрнст с жутковатой веселостью. – Выпьешь чего-нибудь?
– Нет, спасибо. Мне нужно только согреться. – Я села в ближайшее к камину кресло и протянула руки к огню.
– Решил вот погадать себе на картах, – сказал он. – Знаешь, моя мать была цыганкой.
Его мать вовсе не была цыганкой. Странно, что он сказал такое. Это было не так опасно, как заявить, что твоя мать еврейка, но все равно довольно рискованно.
– И что говорят карты?
– Я буду богатым, но раздам все свои деньги. Я буду знаменитым, но слава меня погубит. Я буду любим, но всегда недолго и людьми весьма невзыскательными.
– Эрнст… – У меня болезненно сжалось сердце. – У тебя много друзей, и все они очень взыскательные люди.
– Так где же они? Они меня не навещают. Когда ты навещала меня в последний раз?
– Извини. Я же работаю в Регенсбурге. Оттуда трудно добираться.
– Ко мне наведывался Плох, – сказал Эрнст, пальцем передвигая карты на ковре. – Но лучше бы он вообще не приходил.
– Почему?
Эрнст не ответил. Он пристально смотрел в огонь. Я перевела взгляд туда же и замерла от восхищения. Под пляшущими языками пламени сияла чистым, почти белым светом сама душа огня. Ее красота казалась такой неземной и такой опасной, что мне мучительно захотелось дотронуться до нее рукой. Поодаль от нестерпимо яркого и жаркого огненного ядра мерцали осыпающиеся алые пещеры и крохотные холмистые поля пепла. Живет ли в огне кто-нибудь? Саламандра, феникс. Мне бы хотелось, жить в огне.
– В огне можно увидеть все что угодно, – сказал Эрнст. – Все, что пожелаешь.
– Да.
– Что ты видишь?
– Саламандр.
Он
– Они симпатичные?
– Просто прелестные.
– Вот что значит находиться в ладу с самим собой. Смотришь в огонь и видишь саламандр.
– А что видишь ты?
– Ад.
Увидев, как я напряглась, он рассмеялся и налил себе бренди.
– Извини, – сказал он. – Я не предложил тебе выпить. Нет мне прощения.
– Ты предлагал.
Эрнст поднялся на ноги. Он выглядел изнуренным.
– Чем тебя угостить? Предлагать тебе бренди бесполезно. Кофе? Какао? Кто-то подарил мне банку какао, датского. Я понятия не имею, что с ним делать, но мне сказали, что оно здорово согревает холодными вечерами.
– Спасибо, я выпью какао.
Он вызвал звонком Альберта и распорядился принести какао.
– Никак не могу привыкнуть к слугам в доме, – сказал он. – Они меня в дрожь вгоняют. Всегда тут как тут.
– По-моему, как раз для этого слуг и заводят.
– В каком ужасном мире мы живем. – Он перевернул одну карту, потом другую, а потом собрал все карты в колоду, перетасовал и вновь принялся раскладывать на ковре рубашкой вверх.
– В чем дело, Эрнст?
– Я не могу сказать тебе.
Когда Альберт принес какао, Эрнст зажег сигару и улыбнулся мне странной кривой улыбкой, словно хотел одновременно улыбнуться и заплакать.
– Ты видишь перед собой последнего летающего клоуна, – сказал он. – На «профессора» я не тянул. Я всегда был просто болваном. Но летать я умел, правда ведь?
– Ты и сейчас умеешь, Эрнст.
– Мой самолет сбит. Я конченый человек.
Я не знала, что сказать.
– Тебе нужно отдохнуть, вот и все.
Он яростно помотал головой. Я не понимала, что его мучит. Не понимала причин столь глубокого отчаяния.
– Пути назад нет, – сказал он. – Пути назад нет. Отсюда нет и не может быть пути назад.
Я решила, что он говорит о себе, о своих неприятностях в министерстве, и тупо сказала:
– Это не так. Через несколько месяцев у тебя опять все наладится. – Я не то чтобы верила в это, но нельзя же согласно молчать, когда кто-то в твоем присутствии называет себя конченым человеком.
– О боже, – с горечью сказал он, – ты просто лжешь, как все они.
Я пристыженно умолкла. Прошло несколько минут, прежде чем Эрнст заговорил снова. Огонь в камине вздыхал и постепенно угасал. Кот мурлыкал во сне и легко постукивал хвостом по картам.
Собравшись с силами, Эрнст заговорил.
– Я думал, это такая игра. Я думал, ну и что, если я надену форму, я ведь в любой момент смогу ее снять. Но это невозможно, она прирастает к коже. Она становится твоей кожей. Ты в курсе? – Он посмотрел на меня страшным немигающим взглядом. – У некоторых людей форма намертво срослась с кожей. Я думал, я создам самолет, такой самолет, который просто необходимо построить, и неважно, если он окажется бомбардировщиком. Я никогда не задумывался о том, что такое бомбардировщик. Я думал, все это игра, и в свое время она закончится, и мы все мирно разойдемся по домам. Но нам никогда не вернуться домой. И это не игра, это кошмар.