Ангел света

Оутс Джойс Кэрол

Изабелла полулежит на диване. Телефонная трубка небрежно прижата к плечу. Оуэн ответил на звонок внизу, звонил Ник Мартене: нельзя ли позвать к телефону Мори?.. Но конечно же, Мори нет дома. Мори не может быть дома в это время дня: еще нет и шести… «Тогда не могу ли я поговорить с твоей матерью?» — вполне естественно спрашивает Ник, и Оуэн кричит находящейся наверху Изабелле, и Изабелла снимает трубку, и ничего тут особенного нет.

Изабелла в своем белом шелковистом халате полулежит на диване в комнате, которая теперь именуется ееспальней, хотя вообще-то это гостиная и к тому же «на самом деле» она спит в супружеской спальне

со своим мужем. Изабелла — томная и надутая, лицо без грима, лоб блестит, челюсти плотно сжаты. Она тихо говорит:

— Да, конечно, все в порядке… они прибыли с тягачом… они действовали на редкость ловко… да, да, хорошо, я знаю… да, наверно… я же была…разве это не было видно?.. а, черт… на что ты намекаешь… да, отлично, я знаю… я такого жемнения… если бы произошел настоящий несчастный случай, если бы кто-то из нас пострадал или машина была серьезно повреждена… Опять-таки, возможно, мы оба преувеличиваем… Что? По-моему, почти шесть, я вернулась сразу после пяти, конечно, я в порядке, служащий из гаража привез меня домой, машина будет готова… Да, я знаю, я такого жемнения…

Видит Оуэн не саму Изабеллу, а ее отражение. В напольном зеркале. Сквозь приоткрытую дверь ее комнаты. Оуэну двенадцать лет, он тяжел на ногу и сам не может понять, как это ему удалось пробраться наверх — так быстро и так тихо.

— Конечно, я не сержусь, — говорит Изабелла, — почему я должна сердиться… — Голос ее звучит тихо и твердо, во всей позе какая-то странная интимная истома: волосы разбросаны по плечам, словно их растрепал ветер, халат небрежно завязан на талии, ноги без чулок, босые. Она вздыхает, она смеется, она говорит с каким-то непонятным, веселым ожесточением: — Почемуя должна сердиться!..

И тут она поднимает взгляд и видит Оуэна, наблюдающего за ней. В зеркале.

Оуэн не может вспомнить, как он очутился наверху — ведь к телефону-то он подходил на кухне, — и точно так же не может вспомнить сейчас, как в точностипосмотрела на него тогда Изабелла. Он вроде бы помнит, что она сразу умолкла — застыла в молчании. Она лежит на красивом диване персикового цвета, неподвижная и безупречная, как бриллиант в оправе. Женщина в зеркале, косо отраженная в зеркале. Он видит ее отражение, и она видит его отражение, а в следующую секунду Оуэн уже проходит мимо двери — он же идет к себе, он только что вернулся откуда-то домой, он в куртке и, пожалуй, даже в сапогах, он не может вспомнить, какое было время года, но скорее всего это была зима, — так или иначе, его не интересуют телефонные разговоры матери, так или иначе, взрослые до смерти ему надоели.

Потрясенное лицо Изабеллы. Странная и совсем нехарактерная для нее жесткость в лице… Или, может быть, просто раздражение (так как оба ребенка раздражают ее своими требованиями, шумом, громкими голосами, самим своим присутствием), или… это просто от неожиданности?

Но Оуэна, проходящего мимо двери, это не интересует.

РАССЛЕДОВАТЕЛЬ

— А я не могла бы поехать с тобой? — умоляюще спрашивает Кирстен, но Оуэн непреклонен:

— Безусловно, нет.

Он хочет, чтобы ничто не стесняло его. Он не хочет эмоций.

— Ты позвонишь мне? — говорит Кирстен.

— Не могу обещать, — говорит Оуэн. — Я буду на ходу.

— Ты не… ты же еще не собираешься это делать, нет? — спрашивает Кирстен. Голос

у нее такой далекий, такой слабый — Оуэн почти ничего не слышит. Но в точности знает, что она сказала.

— А почему нет? — говорит он.

Она молчит. На линии — полнейшая тишина.

Трусиха, думает Оуэн с усмешкой, кто же из нас теперь трусит, кто из нас теперьна водительском месте.

Вслух же, с осуждением, которое он в какой-то мере и чувствует, нетерпеливо произносит:

— Конечно, нет. Еще не время.

Сначала приходят к выводу о вине человека, рассуждает Оуэн. Но все, что для этого необходимо: юридическая процедура… порядок расследования (каким бы неофициальным оно ни было)… даже здравые суждения, — все требует осторожности.

Воскресенье, 11 мая. Он едет поездом в Вашингтон. Вооруженный диктофоном «Панасоник», своим дневником (в синей картонной обложке, слова «Для заметок» вытиснены шикарными «золотыми» буквами, страницы разлинованы) и бумажником, набитым банкнотами. Полиэтиленовый мешок остался в его комнате в общежитии. Все свои улики он тщательно упаковал в кожаную сумку вместе со сменой одежды и туалетными принадлежностями. Ничего лишнего.

Он проверяет список: Клаудия Лейн, Чарльз Клейтон, Бобби Терн, Рейд Силбер, Хэл Сирайт, Филлип Мултон, журналист Престон Кролл, Мортон Кемп, Том Гаст — если посредник «Том Гаст» действительно существует — и прочие. Это будет не интервью,скажет он с открытой ясной улыбкой, безусловно, не допрос, мне просто хотелось бы поговорить с вами об отце. О моем отце и его друзьях. Не будете возражать, если я включу запись?..

Когда поезд мчит Оуэна через Балтимор, ему вдруг приходит в голову, что Мортон Кемп-то ведь уже старик, к тому же умирающий от рака горла. Старый, сломанный жизнью, умирающий чудак. В прошлом — известный генерал. Вычеркиваем генерала Кемпа, думает Оуэн, он тоже был влюблен в Изабеллу, но сейчас он уже ни на что не годен.

Чарльза Клейтона тоже вычеркиваем. Тайный сторонник Ника Мартенса, он тотчас объявил об этом, как только разразился скандал с Хэллеком. Стремился побыстрее умыть руки, стремился побыстрее отделить себя от Хэллека… «Конечно, я знал, что Мори Хэллек переживает очень трудный период, но я считал, что это затруднения личного порядка, то есть я хочу сказать, я знал, что от этого страдала его работа в Комиссии, но я думал, все объясняется тем, что они разъехались с женой, — словом, супружескими проблемами… Я никогда не слышал о Гасте, никогда не слышал, что Комиссия была недостаточно тверда в своих требованиях выдать предполагаемого убийцу… я глубоко возмущен и опечален и…» «.Многие заслуживают наказания, —размашисто, темными чернилами напишет Оуэн в своем дневнике, — но оно настигает лишь единиц. Не хватает времени».

Он делает вид, будто читает забытый кем-то «Уолл-стрит джорнэл», а на самом деле подглядывает за своими соседями по вагону. Мужчины с чемоданчиками, мужчины в жилетных парах. То тут, то там — женщина. Молодая мать с капризничающим малышом. Оуэн занял стратегическую позицию — место в самом конце вагона, чтобы никто не сидел за его спиной.

Друзья Изабеллы, что поглупее, обычно подшучивали над теми, кто садится в общественном месте спиной к стене. Но изысканный португальский посол, приезжавший к ним на ужин со своей молодой женой, непременно желал сидеть в столовой на Рёккен, 18, на «самом безопасном» месте.