Ангел

Даймонд Катерина

Кладбище Форд-парк в Плимуте представляло собой живописное, огромное, покрытое зеленью пространство среди деревьев в конце улицы, где Дин провел два года своей жизни. Тогда ему исполнилось одиннадцать, и он попал в очередной семейный приют. В третий за три года! Его воспоминания о друзьях были по меньшей мере фрагментарными. Он разве что мог представить себе лица других детей. Иногда какое-то имя всплывало, но даже в этом случае он сомневался, что не ошибается. Как только его бывшая социальная работница Мэри Симмз назвала приют, Дин сразу вспомнил одну из улиц, на которых жил, да и то лишь потому, что в конце нее располагалось кладбище. Он попал в этот дом еще до введения правила о необходимой квалификации, чтобы управлять подобными заведениями. Оказавшийся

здесь одиннадцатилетний Дин уже превратился в непредсказуемого и часто буйного подростка, и почти никто не сомневался, что это и есть его истинный характер.

Дин стоял перед своим бывшим временным жилищем. Очертания здания не изменились, но приюта в нем больше не было. Его превратили в небольшой супермаркет с лицензией на торговлю спиртными напитками. Само здание казалось меньше, чем запомнилось ему. В его восприятии все приюты выглядели устрашающе, потому что в них он часто проводил дни, гадая, какие ужасы ожидают его впереди. Этот был одним из лучших, или так казалось, потому что к тому времени Дин успел настолько очерстветь душой, что перестал замечать издевательства. Он даже помнил, как однажды решил не запоминать ничего плохого, что с ним происходит.

– Я могу помочь?

Пожилая женщина стояла у калитки соседнего дома.

Дин откашлялся, прочищая горло.

– Я ищу детский приют, который был здесь. Какое-то время я жил в нем.

– Я почему-то так и подумала. Угадала по выражению лица. Заходите, мой милый.

Она вернулась внутрь, оставив дверь широко открытой. Удивленный Дин миновал калитку и вслед за женщиной вошел в прихожую. Внутри выяснилось, что дом давно не ремонтировали. Здесь преобладали коричневый и оранжевый цвета, но поблекшие и местами поврежденные. Из кухни донесся стук столовых приборов, и Дин двинулся на звук по длинному и темному коридору.

– Вы уже жили здесь, когда рядом располагался приют? – спросил он.

– Да, жила. – Женщина налила кипяток в заварочный чайник и поставила его на стол. – Жуткое, скажу вам, место. Было время, когда раз в неделю я заходила туда, чтобы постирать или что-то приготовить, но года через два прекратила у них работать. Описать не могу, как обрадовались соседи, когда его наконец закрыли.

– Я мало что помню о нем.

– Такие, как вы, всегда помнят мало.

Она положила ладонь поверх его руки, на мгновение сжав пальцы. Дин ощутил тонкую и сморщенную старушечью кожу. Прикосновение было холодным, но успокаивающим.

– Когда его закрыли?

– Лет десять как. – Женщина чуть подалась назад, а потом поставила на стол жестянку – рождественскую коробку из-под песочного печенья. Когда она сняла крышку, в коробке оказалась большая стопка фотографий, уже успевших немного пожелтеть. – У меня до сих пор остались снимки, сделанные тогда. Своих детей я так и не завела, а некоторые ребятишки из приюта были такими забавными. Вот я и сохранила фото, напоминающие, что иногда и там бывали хорошие деньки.

Дину выдался редкий случай взглянуть на снимки, сделанные в пору его детства. Он с любопытством склонился над ними, но потом вспомнил, что даже не представился как полагается.

– Кстати, меня зовут Дин.

– А меня – Рут, – улыбнулась женщина.

– Часто сюда наведываются люди, обитавшие когда-то рядом?

– О да! И у всех такое же выражение глаз, как у вас. Словно они стараются одновременно и забыть, и вспомнить.

Рут взяла из пачки несколько фотографий и выложила на стол. Дин сразу увидел знакомое лицо.

– Бильбо! – указал он на один из снимков. – Билли. Фамилию не вспомню, но мы все звали его Бильбо, теперь уже не знаю почему.

Паренек на фотографии щурился от солнца, глядя в камеру. Он мыл машину губкой, рядом стояло ведро с водой. Дин вспомнил, как некоторые соседи давали целый фунт за мытье автомобиля или за вынос мусора – небольшие поручения, чтобы занять подростков. О Бильбо он вспомнил только то, что тот был года на два старше и попал под арест за драку, как случалось со многими обитателями

дома.

– Вас, мальчишек, так и тянуло перелезть через кладбищенский забор. А некоторые местные специально устраивали так, чтобы у вас появлялись проблемы с полицией.

– Как я подозреваю, мы это заслуживали, – сказал Дин, перебирая фото, но не видя на них ничего знакомого, кроме самой улицы.

Это было трудное для жизни место, но даже в лучших приютах часто тяжело. Дин знал, что некоторым парням приходилось значительно круче, чем ему.

– Я иногда слышала звуки из приюта. Очень сожалею, что ничего не сделала тогда. Но ведь в ту пору я вряд ли смогла бы изменить вашу жизнь, верно? Слава богу, сейчас другие времена.

Дин помолчал, вглядываясь в фотографию уличной ярмарки. Изображение смутно напоминало о чем-то – или о ком-то.

– У вас есть еще фото вот этого?

Рут взяла лежавшие на столе очки и вгляделась в протянутый Дином снимок. Затем отложила его, достала из коробки фотографии с загнувшимися уголками и принялась быстро просматривать их, как наверняка уже не раз делала раньше.

– Вот. – Она протянула пять снимков.

Шея и плечи Дина напряглись. Он даже не знал, стоит ли надеяться узнать кого-то. Люди редко забывают о чем-то без особой причины.

– Спасибо.

Первое фото явно было сделано от калитки дома Рут. Пожарную машину припарковали у обочины рядом с фургончиком продавца мороженого, между фонарными столбами натянули гирлянды с флажками, а с лотков торговали пышками и еще чем-то. На Дина тут же нахлынули воспоминания о веселой беготне и о беззаботном дне, когда ему разрешили побыть ребенком, быть может, в последний раз.

На следующей фотографии был он сам, собственной персоной! К горлу Дина подкатил комок, когда он узнал себя, такого маленького и худощавого, с улыбкой во все лицо и с мороженым в руке. Он никогда не видел своих снимков, сделанных в этом возрасте. Мысленно он оставался все тем же человеком, но теперь осознал, насколько был мал. Он подумал, что есть, наверное, и другие подобные фотографии, на которых его заставляли выглядеть счастливым, казаться благодарным, потому что ему позволили веселиться, а это считалось особой привилегией. По лицу невозможно было даже заподозрить, какой ужас обитает внутри у этого мальчугана. По всем внешним признакам ему нравилась его жизнь. Но душа его была объята смятением – постоянным и безысходным, – однажды переросшим в озлобленность. Дин вспомнил свое самое тяжелое чувство. Мысль, что он все это заслужил, что не без оснований лишен настоящей семьи и любви, не достоин привязанности без соблюдения обязательных условий. Дин заставлял себя веселиться и благодарить, то есть изображать благодарность, – чтобы никого не рассердить, чтобы ему не причинили боли за проявление истинных чувств. Ни за что нельзя было показывать их. Тогда это казалось надежной защитой – но только он ошибался.

– С вами все хорошо, мой милый? – вклинился в поток его мыслей вопрос Рут.

Дин сглотнул, стараясь унять чувства. Те самые, которые так рано научился подавлять.

– Да, спасибо. Взгляните. Это ведь я. – Он показал ей снимок.

– Вы здесь выглядите как один из тех, кому жилось в приюте хорошо. Жаль, но не могу сказать, что запомнила вас, детей было так много. Постоянно приезжали и уезжали.

– Я тоже вас не помню. Но вы мне очень помогли.

Он просмотрел еще несколько снимков, групповых и видовых, запечатлевших улицы и мальчиков, которых он не узнавал. Положив фотографии под низ пачки, он взял следующую. С нее смотрел заведующий приютом. Он стоял без рубашки, облокачиваясь о стену, и курил сигарету. Дин нахмурился. В то время любительские фото не были столь резкими, какими получаются сейчас, и на зернистом изображении черты лица узнавались с трудом. Заведующий казался моложе, чем сохранила память, возможно, сейчас Дин старше, чем он был тогда. На его шее висела знакомая цепочка из дешевого золота с болтавшимся на ней крестиком. Когда этот тип стал работать в приюте, детей начали водить в Дом.