Ангелоиды сумерек
Шрифт:
– Ты правильно думаешь, – кивнула Мари. – Только мы не редкости будем искать. Просто продолжим исследования.
Я ополоснулся, перелив воду в умывальник, обтёрся и выпил свою кислятину. Облачился во вчерашнее.
– Очень элегантно, – похвалила Мари. – Ты давно на себя в зеркало не смотрел?
– Мы ведь там не должны отражаться.
– Правда?
– Я как-то пробовал.
– Но ты его не просил тебя показать? Зеркало.
– Что, «свет мой зеркальце, скажи»?
– Не обязательно. Просто пожелай внутри себя. Мы ж ментальные
– С одним собой тоже этот фокус получается? Хитро. Почему?
– Тогда ты сбрасываешь защиту.
Я подошел к зеркалу. Оттуда на меня смотрел худощавый парень лет тридцати – самый лучший мужской возраст. Темно-русые пряди, обрезанные этакими модными хвостами, смугловатая кожа, бездонные карие глаза, аристократический абрис рта и носа. Андрей никогда им не был – разве что представлял себя таким в мечтах.
А потом зеркало снова стало серым и гладким – вещи послушно отразили в нем то, что на самом деле было загорожено моим телом.
Снова мы вышли из стен на простор – два плаща, два берета, две сумочки. Марии захотелось, чтобы я обременил себя визиткой, или, как в мое время это называли, барсеткой. Визитка, по-старинному, – вообще пиджак, презираемая интеллигентом часть мужского наряда.
Шли мы быстро – по-видимому, даже для моих новых способностей это было на пределе. Штатский транспорт не работал уже вечность, а нужное нам место было на границе мегаполиса.
– …! Хочу научиться летать, – выразился я, наконец.
– Я тоже, – ответила Мария. – Думаешь, это так легко?
Теперь мы миновали резервацию, и на пустынных улицах стали изредка попадаться люди: как ни странно, одетые не хуже нас обоих и с похожими сумочками в руке или на запястье.
– Документы и оружие, – объяснила моя гидесса. – Для патрулей на колесной технике. Выглядеть надо респектабельно и безлико.
Такие патрули – химера банковского броневичка и труповозки – раза два нас миновали. Шли они на скорости километров шестьдесят в час.
– Полгода или сколько там назад патрули были не так мимолетны и действовали основательней. Чесали пешком и не хуже тех твоих гребней из рога дикобраза, – проговорил я.
– Результат видишь перед собой. Как говорится, умерли и пастыри, и паства. Не хочешь остановить для нас машину?
– Нисколько. Спереди чугунное рыло, сзади птичья клетка – и никакого комфортного обзора.
– Мари улыбнулась.
– Ты прав, пешком лучше. Тем более что остались пустяки.
Высокие серые дома с лепниной и колоннами сменились такими же, но попроще. Затем еще более простыми и низкими, среди которых возвышались совершенные гиганты: мегаполис не так давно был озабочен расселением приезжих и своего бурно плодящегося народа.
А потом камень и бетон резко оборвались. Перед нами простиралась та зеленая панорама, которую я мельком видел перед своей несостоявшейся смертью.
Или нет.
Мы
Фронтир его зарос терновником, который был весь в мелких розовых цветах, и аромат их преследовал нас еще долго после того, как колючие ветви расступились перед Марией. Можно сказать, провожал до дома.
А дом стоял на небольшой поляне – тонкая, как волосы, и влажная после дождя трава подступала прямо к запертым ставням, ложилась на крыльцо и карабкалась на черепичную крышу, чтобы прорасти и там. Пока мы дошли, тренчи промокли до пояса. Дверь была забита свежеструганными досками наискосок, и этот андреевский крест ясно выделялся на фоне облупленного дерматина.
Мария вошла на подгнившее крыльцо и потянула дверь на себя. Та охотно открылась.
– Маскировка наивная, но если прибавить в ней чуточку гипноза, работает, – сказала в объяснение.
Внутри были сени с ведрами, тазами, горшками и замшелым деревенским рукомоем – по виду чайник с двумя носиками. Воздух тут был затхлый и слегка подванивал. Вторая дверь показалась мне слегка более обжитой, что ли. Мелкие цветные стёклышки были вставлены в частый переплет, ручка отполирована и согрета прикосновениями, снаружи у порога лежала довольно чистая тряпка.
А внутри на высоких полках жили книги.
Они плотно заставили всё пространство от пола до потолка, чуть прогнули собой полки и чуть выдались, выдавились наружу, как зерна спелого кукурузного початка.
И легли на подоконник баррикадой.
– Значит, верно, что вампиры могут видеть в темноте, – сказал я.
– Нет. Почему, ты думаешь, мы жжём в музее факелы и свечи? Для красоты, это верно, но не только. Глаза сумров чувствительны к свету, а кожа – к излучениям, но видим мы на кошачий манер, разве что зорче.
– Мне не говорили.
– А ты не спрашивал.
– Что тогда излучает здесь?
– Книги. Тысячи самых лучших на земле книг. Не просто хороших и гениальных. Но в самом деле светоносных.
– Это мы собирали?
– Нет, вот он.
Теперь я понял, что скомканная клетчатая материя на полу – старый плед с кистями, а длинный холмик под ним – человеческое тело.
Старик откинул покрышку с лица и попытался приподняться на локте, но не вышло.
– А, девочка. Моего крестника привела? Здравствуйте оба.
И на удивление звучный голос, и выражение светлых глаз, и даже совершенно седые волосы не создавали впечатления старости и болезни. А ведь он был почти полностью парализован.
– И вам того же, Георгий Валентинович. Как вы?
– Ползаю потихоньку. Ничего, пол твоими стараниями стал чистый. А то ведь бумажная пыль самая что ни на есть едучая. Так ты своего Павла книги привела смотреть или меня?
– И того, и другие.
– Думаешь наследника мне из него сотворить?
– Не сейчас и не вот так сразу, Гэ Вэ, – Мари как-то по-особенному улыбнулась.