Ангелоиды сумерек

Мудрая Татьяна

– Приплыло? Вот таким, как есть?

«Ну, может быть, вначале было семя, огромное, как кокосовый орех, никто из нас его не видел. Когда первые поселенцы прибыли на остров, оно уже было ростом с вековой дуб».

Я дотронулся до коры – теперь я различал гигантские влажные чешуи.

«Обойди вокруг меня, малыш, – раздался мягкий рокот, лишь отдаленно похожий на тот голос или голоса, что говорили со мной до того. – Ты увидишь нужное тебе».

В самом деле, не успел я сделать и десятка шагов, осторожно нащупывая корни, полностью скрытые перегноем, как увидел дупло – точнее, узкий проём в стволе, благодаря наплывам коры похожий на толстогубый рот, что открылся не поперек,

а вдоль.

«Там ты будешь вполне защищён, малыш. И нисколько не повредишь моему здоровью – напротив. Раздался я давно и с тех пор безотказно принимаю постояльцев – с ними весело».

Не без робости я перешагнул порог – и очутился в обширной комнате с довольно чистым земляным полом и крутыми склонами стен, почти отполированных внизу, а вверху сходящимися в одну точку. Я заметил, что внутренность нисколько не потемнела от воздуха и оставалась желтоватой, похожей на старый янтарь.

«Те, кто уходил, убирали свой мусор из почтения ко мне или утаптывали его лапами и копытами, – сказало Дерево. – Сам он шёл мне только на пользу – я много ем».

– Благодарю тебя за доверие, – отозвался я, – и постараюсь по возможности так же намусорить. Слушай, а грозы ты не боишься?

«Молнии бьют в вершину только когда начинаются дожди, и то редко. Когда-то давно одна рассекла мне плоть – оттуда и пещера. Но на мне всё легко заживает, да и огонь не прицепляется к влажной шкуре».

– Как зовут тебя?

«В сезон дождей, когда моя кровь разжижается и бойчей бежит по жилам, я дам тебе испить от неё. Тогда ты узнаешь Истинное Имя для Друга».

– Заранее благодарю. Но всё же – как к тебе сейчас обращаться?

«Мои люди с иных островов зовут нас каури. Они пострадали от мора меньше других народов, потому что имели в себе Верный Путь».

На том и порешили.

Сначала я хотел натаскать внутрь сена и этим ограничиться – однако счёл это непочтительным по отношению к моему патрону. Пришлось предпринять экскурсию для того, чтобы отыскать сухие деревяшки, доступные для моей обработки: непростое дело в чистом и ухоженном лесу, где никто никого не теснит. После того, как я с трудом срезал парочку рахитичных подростков, иссохших на корню, мне посчастливилось отыскать целую рощу бамбука – он рос бездумно, поистине как сорняк, и мешал сам себе. По моим ощущениям, это было вообще одно существо, поэтому от вырубки ему приключилась бы одна польза.

– Только он крепкий, зараза, – пожаловался я Голосу.

«Да уж, а пилу с кремневыми зубьями сделать тебе пока несподручно, – отозвался он. – Ничего, потом устроишь, а пока мы покажем тебе самородную медь, что выходит жилой на поверхность. Откуёшь вхолодную, камнями, а бамбуку скажем, чтобы тебе слегка поддался. Тебе же пока хватит молодой поросли».

Попыхтев двое суток, я получил недурной кинжал с волнистыми краями и охапку гибких прочных хлыстов – сплести раму для постели. Она у меня стояла на крошечных ножках, чтобы воздух подсушивал снизу положенный на плетёную сетку матрас: это я еще на тростник немножко поохотился. Также я набрёл, наконец, на так называемый новозеландский лён, выглядящий почти как агава: толстые листья, что растут из одной точки. Разбив их камнями и растрепав, я получил отличное волокно для изготовления веревок разной толщины. Сплетал я их довольно просто: привязывал к сухой ветке, сложив вдвое, вертел, взяв по хвосту в каждую руку, а потом закреплял оба конца поперек, чтобы не расплелись. Но чтобы сделать упругую основу для матраса, пришлось сочинить примитивный ткацкий стан – одинарную

раму, основа на которой закреплялась намертво, а уток продевался вручную так называемой «лодочкой», прикрепленной к веревке. Наверное, так можно было бы ткать и более тонкое полотно, чтобы заменить им мою тапу, но пока не было времени. Тем более что я помнил, какое сложное и громоздкое устройство – настоящие деревенские кросна.

Зато я связал вручную три бамбуковых корзинки для запасов, пуфик для сиденья и плоскую сумку для моего инструмента – в отличие от корзинки, ее можно было перекидывать через плечо, высвобождая руки. Сделал я также занавесь для дверного проёма: от муравьев и тварей покрупнее это не защищало, но, как я понимал, Большой Каури сам мог о себе позаботиться. Окончив эти работы, я достал из первой корзинки радужное перо и благоговейно воткнул его в стену моей квартиры.

Нет, оно, разумеется, не сверкало, как перо Жар-Птицы, но по ночам от него исходил как бы легкий опаловый туман, поднимаясь к своду.

А потом я рискнул приручить огонь. Устроился у родника, собрал кучку листьев, обрывков и щепок и стал ударять огнивом о кремень, выбивая широкие светлые искры, что сразу ныряли в подушку из сухого мха.

Трут затлел охотно и радостно, и я сразу стал кормить его дымок сухими листьями. Однако не успел огонь как следует обрадоваться жизни, как я его разгрёб и плеснул в середку пригоршню воды.

– Ты уж извини, лиха беда начало, – сказал я. – Нужно было попробовать до того, как начнётся настоящее дело. Ем я сырое, обогреваться пока не нужно, зверя отпугивать – тоже. Но мы с тобой еще потанцуем, дружок, это я тебе обещаю.

А, собственно, зачем? Конечно, стоило бы уже сейчас продумать хорошую печь с трубой, чтобы не коптить в нутре у моего хозяина. Для этого вывести трубу наружу. Очаг легко получится из камней, но вот сухая кладка – типичное не то, копоть наружу просочится. Под будет медный, это ясно, а вот швы…

Нужна хорошая глина. Песок я уже видел на дне ручьёв, вполне чистый.

Поблизости земля рыхлая – значит, я имею вескую причину для странствий. Только вот обувь себе вырежу из мягкого дерева. Ну и рюкзачок на всякий случай сошью: кремни и трут сложить, запасную пару обуви, сменную тапу и прочие пустяки.

Это не заняло так уж много дней. О том, когда здесь начинаются дни локального потопа, я уже выяснил, и получалось, что я вполне могу вернуться под родимый кров к их началу. Остров был невелик, по моим прикидкам, километров сорок по окружности: глубину ему придавали кажущиеся нескончаемыми заросли.

Я постановил выйти на побережье и по возможности не терять море из виду. Разумеется, оно и здесь, где я жил, давало о себе знать гулким шумом и ритмичными вздохами, к тому же как-то упустил из вида гору. Она уже отцвела, теперь ледовая шапка одевала густо-зеленые склоны, будто укутанные в пышную шкуру. Как любое совершенство и воплощённый идеал, Сумеру должна была выглядеть почти одинаково со всех трёх сторон, видимых с острова, но полное отсутствие означало бы, что я забрался уж слишком далеко от знакомых мест.

Итак, рано утром я вышел из чащи в одном широком поясе из тапы с заткнутым за него кинжалом, перебрался через цветущий, в белесых метелках, ковыль и ступил на прибрежную полосу. Бледно-золотой песок нежно касался босых ног: сандалии на ремнях и даже мягкие носки из тапы я снял и сунул в мешок, решив экономить. Надо было только беречься от острых, еще необкатанных осколков раковин, но я надеялся, что подошвы мои огрубели. Сами раковины во всей своей красе и разнообразии возлежали на песчаном ложе, как султанские хасеги.