Ангелоиды сумерек
Шрифт:
Когда я поняла, что шемты всё равно будут надо мной надзирать для моей безопасности и своего спокойствия, то попросила в наперсницы милую девушку. Чтобы им не пришлось шляться со мной по всему ихнему земному шару, ограничила свои передвижения парком и зрелищами формата 10 D (ориентировочно).
Но еще до всего этого меня спросили:
– Чтобы сразу разделаться с самым неприятным. Какой способ конечного расчёта наименее прочих доставит вам неудобство?
– Удивляться не будете?
– Нисколько.
– И соблюдать при случае буквально
– Да.
– Отсечение головы мечом. Не секирой и не на плахе.
Шемт кивнул со всей серьёзностью:
– Разумеется, вы в любой момент можете переиграть. (Эта фраза, звучащая во всех мыслимых вариантах, удручала меня больше всего прочего.) Однако учтите две вещи: нас всех такая форма жертвоприношения устраивает как нельзя более – и, скорее всего, для вас также будет самой лёгкой психологически и наименее болезненной в телесном плане. Не считая ежедневного – нет, ежеминутного! – выбора.
„Вы можете ждать и поболее года, можете поторопить время – всё это ценно, всё будет взвешиваться на незримых весах. Можете резко сменить декорации, это для нас вообще ничего не значит. Можете напрочь отменить договор и вернуться к прежним бытовым реалиям: для нас это нежелательно, однако не выходит из рамок обычая, вы ведь не приносили никаких клятв“.
Впрочем, когда я однажды поинтересовалась, куда меня командируют в случае отказа, мне ответили:
– Останетесь там, где и сейчас, только обретёте несколько большую свободу манёвра.
– А назад попасть не выйдет?
По-настоящему – не выйдет. Мне объяснили, что там я умерла.
– От прионной инфекции, так называемого „медленного вируса“, что затаился в большинстве землян, или – еще до того – от судебной пули в затылок, которую вам присудили еще совсем молодой, – сказала мне моя наперсница.
Получается, даже моё рутинное бытие распадается на варианты… Забавно.
Забавно – любимое мое словцо, связанное со смертью и прочими казусами, приуроченными к факту ближнего существования.
То есть идти мне есть куда, возвращаться – нет. Учтём.
Меня ненавязчиво опекали и не очень навязчиво (нет, я, пожалуй, несправедлива, скорее деликатно) торопили. Месяца за полтора перед истечением урочного времени моя личная шемта по имени Нора попросила:
– Не согласитесь ли вы принять одного человека? Исполнителя. Если он вам не приглянется, мы должны иметь время, чтобы подобрать иную кандидатуру.
Я пожала плечами:
– Доверяю вашему вкусу – имела случай убедиться, что люди вы дотошные и во всех смыслах знатоки. Но и подчиниться вам не составит труда.
…Его зовут Карел Госс. Лет сорока навскидку, высок, широкоплеч, интеллигентен в стиле конца восемнадцатого века, движения слитны и плавны, как ритуальный танец. Чашку кофе из моих рук принял и пальцев коснулся с еле заметной робостью.
– Как вас тут устроили? Многим меня хуже? Если что – говорите, не стесняйтесь, поспособствую. Насчет первосортного кофе тоже, если вы
Моя привычка топить человека в бурном речевом потоке неистребима, он еле в нём поворачивался, но в разговорную паузу попал чётко:
– Сто шестьдесят восемь, семь обыкновенных прямых мечей и один кривой, с широким лезвием.
– Всех с первого раза?
Замялся.
– Не буду допрашивать…
– Не стану хвастать, любезная фрау. Случалось всякое. Но редко.
– Во врачебном искусстве упражнялись?
– Как многие из нас.
– Я просила, чтоб меня не поили таким зельем, что отбивает все чувства. Даже если сейчас ошибаюсь насчет боли. Вы…
– Простите, фрау. Не привык я к подобному титулованию. Родной язык ваш в мою голову всего за неделю вбили.
– Вот как. А мне на „ты“ перейти непросто. Тогда уж взаимно покорёжимся. Ты Карел – я Элене.
Усмехнулся.
– Хорошо, Элене.
– Карел, как по твоему наблюдению, они сильно мучались, твои пациенты? Ну, говорят, зубами скрежещут, глазами вращают… Один, по легенде, вообще ногами пошёл.
Ещё одна откровенная улыбка.
– Лягушка во время гальванических опытов ведёт себя примерно так же. Не волнуйтесь… Элене. Ваши учёные насчитали три мига весьма сильной боли, но со мной и моими собратьями не советовались.
– Хорошо. Ты приходи еще – взаимную привычку надо создавать. А если моя болтовня на известную тему тебе слегка надоест, не думай, что я на ней зациклилась. Термин понял или не очень?
– Из словесного окружения разве что. Как там… контекста. Но я буду рад видеть и отвечать. Видеть тебя, отвечать тебе.
Его поселили в мезонине у ворот парка, поэтому видимся мы почти каждый день. Пьём кофе с корицей и бисквитами, разговариваем – сначала на нейтральные темы, позже уже не опасаясь подводных камешков. Он умён, по натуре добр, умеет примиряться с неизбежностью обстоятельств и всем этим напоминает мне знаменитого друга Гёте, коллекционера, перед мирной своей кончиной передавшего свою коллекцию диковинок в музей родного города. Не предание – сама история сохранила эпизод его женитьбы на излеченной им девице из хорошей семьи, что пошла за палача по любви и вопреки родительской воле.
Гуляем и по парку – дорожки, затянутые мхом, в дождливую погоду чуть скользят под каблуком, и Карел учтиво поддерживает меня под локоть.
Стокгольмский синдром? Чепуха. Никто не понимает, что люди вообще не умеют находиться рядом, и насильственное сдавливание в одном сосуде вынуждает либо резко, с омерзением, оттолкнуться друг от друга, либо поневоле найти общее, признать, что оба люди – невзирая на различие характеров и обстоятельств.
Так проходит полтора месяца установленного срока. Но первое главное, решающее слово произносят вовсе не шемты – я. За завтраком, который компаньонка и одновременно страж приносит мне в беседку на подносе.