Ангельский грешник
Шрифт:
«Княгиня, – шепнул, – считайте, что вам оказана величайшая честь. Своим поступком китайский гость дал понять, что отведанные им кушанья были восхитительны и он готов еще раз у вас отобедать»…
– К ужину зовут! – отрывает его от мыслей отворивший дверь в комнату старший камердинер.
Он бежит по переходам, врывается в столовую.
– Это еще что такое? – в гневе приподнимается с кресла батюшка.
Сидящий в дальнем конце стола брат показывает выразительно жестикулируя себе на щеки.
Боже, он забыл, кажется, стереть румяна, которыми намазался от нечего
– Марш в ванную! – гремит голос родителя.
Очередная воспитательная беседа в отцовском кабинете. Что, позвольте спросить, с ним происходит? Эти постоянные сумасбродства, чудачества. Переодевания, возня с бабскими нарядами. Брат студент университета, а он? Ленив, капризен. Хватит воображать себя нежным растением, прятаться под матушкину юбку! Завтра же едем поступать в военную школу. Свободен!
Словами отец не бросается: на следующий день его везут экипажем в Павловское кадетское училище. В трехэтажном здании на Большой Спасской переполох: адъютант его высочества великого князя Сергея Александровича генерал-лейтенант от инфантерии Юсупов предпочли именно их прославленное заведение другим, привезли самолично младшего сына для поступления! В вестибюле с портретами знаменитых воспитанников на стенах их встречает начальник училища, ведет парадной лестницей в кабинет. Непродолжительный разговор:
– Так точно… Ясно, ваше превосходительство… Надеюсь, Феликс станет образцовым кадетом… Вот, извольте: перечень предметов, по которым необходимо сдать экзамены… Ждем. Честь имею!
Черта лысого станет он военным! На первом же вступительном экзамене по Закону Божьему поспорил нарочно с батюшкой. Тот велел ему назвать чудеса Христовы.
– Накормил пять человек пятью тысячами хлебов, – молвил он без запинки.
– Не торопитесь, пожалуйста, – попросил батюшка решив, что он оговорился. – Итак?
– Я же сказал, святой отец (его, по обыкновению, несло). Накормил пятерых голодных пятью тысячами хлебов.
– Пятерых пятью тысячами?
– Именно так.
В ведомости против графы «Закон Божий» батюшка поставил ему выразительный «кол», в приеме в училище, как он и надеялся, ему отказали. Отцовского гнева, слава богу, удалось избежать: родитель отбыл куда-то в срочном порядке с великим князем на инспекторскую проверку. Сердобольная матушка воспользовавшись моментом отдала его на учебу в знаменитую классическую гимназию Гуревича. Упредила, зная его характер, повторение конфуза в кадетском училище: уговорила директора принять сына в порядке исключения без вступительных экзаменов.
Одно из важных событий, повлекших за собой его новое положение гимназиста – сближение с Николенькой. Долгое время старший брат даже если его и замечал, то относился как к досадному явлению, которое, хочешь, не хочешь, а надо терпеть. Перемена в отношениях произошла незаметно, оба, словно бы, прозрели обнаружив рядом близкое тебе по духу существо, по устремлениям, характеру. В один из дней, когда он обложенный тетрадями и учебниками готовился к экзамену по истории, Николай заглянул к нему в комнату. Справился о чем-то, они разговорились
Родная кровь не всегда родная душа. Николенька был родной душой. Открытый, порывистый, не терпевший скуки. Увлекался театром, писал картины, музицировал, сочинял романсы. Рассказы его, которые он печатал под псевдонимом «Рокотов», отметил Лев Толстой подчеркнув несомненную одаренность автора. Был первой ракеткой России по лаун-теннису, разгромил при стечении публики в Царском Селе пожелавшего сразиться с ним государя также увлекавшегося пришедшим с английских островов зажигательным видом спорта.
У них оказались общие интересы. Оба одинаково смотрели на жизнь в родительском доме, которая при всех ее привлекательных сторонах, была, тем не менее, однообразной, рутинной, не отвечала молодым их устремлениям, живому характеру, склонностью к опасным приключениям, озорству. У брата была любовница Мария Головина, которую он звал Муней. Отчаянная, плюющая на условности. Он стал завсегдатаем потайной квартирки с самоваром, водкой и закуской на столе, в которую набивалисьвечерами приятели Николая: студенты университета, артисты, веселые девицы. Дурачились, рассказывали анекдоты, пели под гитару. Напившись однажды решили продолжить гульбу у цыган. Собираясь он высказал опасение, что в гимназическом мундире к цыганах его не пустят.
– А мы вас девушкой нарядим! – вскричала Муня. – Вы страсть как миловидны!
Сказано, сделано. Нарядили с хохотом нарядом из Муниного гардероба, накрасили, родная мать не узнает!
Ехали несколькими экипажами до Новой Деревни, где жили особняком цыгане, долго, пили по дороге из горлышек «Клико». Ввалились гурьбой в ярко освещенный зал с диванами вдоль стен, креслами, столиками в несколько рядов.
Первый в его жизни вечер у цыган, впечатлений через край!
В помещение входили смеясь диковато-красивые женщины в широких юбках в оборку и шалями на плечах, следом с гитарным перезвоном молодцы в кафтанах и красных сапожках. Тонколицый кудрявый парень запел, бедово, с надрывом «Из-за-а ду-уб-аа, из-под вя-аа-за-а», песню мощно подхватил хор, пошла пляска с выкриками, ударами в ладоши, щелканьем каблуков. Звон гитар и цимбал, кружение цыганских чаровниц со смуглыми грудями в вырезах платьев, песня за песней распевным, слаженным многоголосием: « Застольная», «Ах вы, сени мои, сени». «Не бушуйте вы, ветры буйные!», страстная, на грани отчаяния «Рубашонка худо рваная» о незадавшейся жизни, с нотами невыразимой вселенской скорби, после которой – пропади все пропадом! – только в омут головой!
К столику подошла с серебряным подносом уставленным бокалами с шампанским молодая цыганка, поклонилась. Они с Николенькой бросили на стол кредитки, взяли по бокалу, чокаются, пьют. Он смотрит с нежностью на брата, по нарумяненным его щекам текут слезы, он их не стыдится, наполнен до края чарующей сладкой грустью, желанием любить, быть любимым…
С памятного вечера у цыган началась взрослая двойная жизнь. Днем прилежный гимназист, ночью наряженная Муней, готовая к приключениям смелая дама.