Ангелы и демоны

Браун Дэн

Вид пожелтевшего, слегка выцветшего папируса не оставлял сомнений в его древности и подлинности. Но если исключить признаки неизбежного старения, то документ находился в превосходном состоянии. Легкое обесцвечивание пигмента… небольшая потертость папируса… но в целом… чертовски хорошее состояние, отметил про себя Лэнгдон. Когда он принялся внимательно изучать надписи на титульном листе, его глаза от недостатка влажности стали слезиться. Все это время Виттория хранила молчание.

— Передайте, пожалуйста, лопаточку, — сказал Лэнгдон, махнув рукой в сторону находящегося рядом с девушкой лотка с

архивными инструментами. Виттория нашла и протянула ему лопатку из нержавеющей стали. Инструмент оказался первоклассным. Лэнгдон провел по нему пальцами, чтобы снять остатки статического электричества, а затем с чрезвычайной осторожностью подвел плоскость лопатки под заглавный лист.

Первая страница была написана от руки мелким каллиграфическим почерком, разобрать который было почти невозможно. Лэнгдон сразу заметил, что ни диаграмм, ни цифр в тексте не было. Перед ним находилось самое обычное эссе.

— Гелиоцентризм, — перевела Виттория заголовок на первой странице и, пробежав глазами текст, добавила: — Похоже, что Галилей здесь окончательно отказывается от геоцентрической модели. Но все это на старом итальянском, и у меня могут возникнуть сложности с переводом.

— Забудьте о переводе, — сказал Лэнгдон. — Нам нужны цифры. Нужен «чистый язык».

Он перевернул первую страницу и увидел еще одно эссе. Ни цифр, ни диаграмм. Американец почувствовал, как под перчатками начали потеть руки.

— Эссе называется «Движение планет», — сказала Виттория.

Лэнгдон недовольно поморщился. В иных обстоятельствах он с восторгом прочитал бы это сочинение, в котором Галилей приходил к заключениям, которые мало чем отличались от расчетов НАСА, сделанных в наше время с помощью новейших телескопов.

— Никакой математики, — сокрушенно заметила Виттория. — Автор толкует об обратном движении, эллиптических орбитах и о чем-то еще в таком же духе.

Эллиптические орбиты. Лэнгдон вспомнил, что самые большие неприятности у Галилея начались после того, как он заявил, что планеты совершают движение по эллипсу. Ватикан, считая совершенством лишь круг, настаивал на том, что небесные сферы могут вращаться только строго по циркулю. Иллюминаты видели совершенство также и в эллипсе, преклоняясь перед математическим дуализмом двух его фокусов. Отголосок этого и сейчас можно встретить в некоторых символах масонов.

— Давайте следующую, — сказала Виттория. Лэнгдон перевернул страницу.

— Лунные фазы и движение приливов, — перевела девушка и добавила: — Снова ни цифр, ни диаграмм.

Лэнгдон перевернул еще страницу. Опять ничего. Стал листать страницы без остановки. Ничего. Ничего. Ничего.

— Я считала этого парня математиком, — заметила Виттория, — а здесь ни единой цифры.

Лэнгдон уже начинал ощущать нехватку кислорода. Надежды его тоже постепенно сходили на нет. Количество непросмотренных страниц катастрофически уменьшалось.

— Итак, ничего, — сказала Виттория, когда осталась одна страница. — Никакой математики. Несколько дат. Пара-тройка обычных цифр и никакого намека на ключ к загадке.

Лэнгдон посмотрел на листок и вздохнул. Это было очередное эссе.

— Ужасно короткая книга, — заметила девушка. Лэнгдон кивнул, соглашаясь.

— Merda, как говорят в Риме.

Да,

действительно, дело — полное дерьмо, подумал Лэнгдон. Ему показалось, что его отражение состроило издевательскую гримасу, примерно такую, какую он увидел сегодня утром в окне своего дома. Какой-то престарелый призрак, сказал он про себя, а вслух произнес:

— Нет. Здесь обязательно должно что-то быть. В тексте должен находиться segno. — Голос его звучал хрипло, и в нем слышались нотки отчаяния. — Указание где-то здесь. Я в этом уверен.

— Может быть, ваши умозаключения по поводу DIII оказались ошибочными?

Лэнгдон медленно повернулся и окинул ее весьма суровым взглядом.

— О'кей, — поправилась девушка. — Ваш вывод о DIII имеет смысл. Но может быть, ключ не имеет отношения к математике?

— Lingua pura. Чем еще это может быть?

— Это может относиться к искусству, например.

— С этим можно было бы согласиться, если бы в книге были иллюстрации. Но их, увы, здесь нет.

— Я уверена лишь в том, что термин lingua pura не имеет отношения к итальянскому языку. Математика представляется наиболее логичной.

— Согласен. И числа могут быть записаны не уравнениями, а словами.

Сдаваться так просто он не хотел.

— Но на то, чтобы прочитать все страницы, уйдет много времени.

— Времени, которого у нас нет. Нам следует разделить манускрипт. — Лэнгдон вернул пачку листков в первоначальное положение. — Для того чтобы заметить числа, моих познаний в итальянском вполне достаточно. — При помощи лопатки он разделил страницы, словно колоду карт, и положил десяток листков перед Витторией. — Указание где-то здесь. Я в этом уверен.

Виттория взяла в руки первую страницу.

— Лопатка! — возопил Лэнгдон, хватая с лотка второй инструмент. — Используйте лопатку.

— Я же в перчатках, — проворчала девушка. — Как, по-вашему, я могу испортить рукопись?

— Ну пожалуйста…

Виттория взяла у него лопатку и спросила:

— Интересно, испытываете ли вы те же ощущения, что и я?

— Напряжение и волнение?

— Нет. Всего лишь нехватку воздуха.

У Лэнгдона тоже совершенно определенно начиналось кислородное голодание. Воздух стал непригодным для дыхания гораздо скорее, чем он ожидал. Следовало торопиться. Ему и прежде не раз приходилось сталкиваться с архивными загадками, но тогда для их решения в его распоряжении было значительно больше времени, чем несколько минут. Не говоря ни слова, Лэнгдон склонился над манускриптом и жадно впился глазами в текст в поисках знака.

Ну покажись же. Покажись, будь ты проклят!

Глава 53

А в это время в один из подземных тоннелей Рима по каменной лестнице спускалась темная фигура. Древний коридор освещали лишь факелы, отчего воздух в нем стал горячим и плотным. В тоннеле слышались испуганные голоса. Это были отчаянные, полные ужаса призывы о помощи. Отражаясь эхом от стен, они заполняли все тесное подземное пространство.

Завернув за угол, он увидел их. Увидел точно в таком же положении, в котором незадолго до этого оставил. Четырех умирающих от ужаса старцев в крошечной каменной камере за решеткой из ржавых металлических прутьев.