Ангелы и революция
Шрифт:
Они всегда вместе, как только выдастся свободная минута.
Рай
слышим мы, как поют за стеной.
Ой рай, ты мой рай, —подпеваем мы песне и стреляем в потолок из пистолетов.
Питийная подружка
Ксения навряд ли хотела бы называться питийной подружкой, всякая
Но что есть, то есть, и я расскажу на всю РСФСР, как Ксения и я купались у пристаней в гуще ошалевших от жары горожан. Чахлые ивовые кустарники служили нам слабым прикрытием, и с пожарной каланчи за спиной, я думаю, тоже нас было бы видно.
Но пожарные стражи пьяны и сидят все внизу, а нам, главное, в воду зайти и выйти — четыре секунды, — так объяснял я Ксении, когда юбка еще была на ней и ситец на груди был застегнут на все пуговицы.
Вот она топчется в нерешительности, сняв только старые туфли. Ну же, Ксения, — продолжаю я, — две твои виноградинки и с близкого-то расстояния не примешь за грудь. И Ксения розовеет, грозит мне пальцем и роняет юбку в горячий песок.
Анна Бабочка
На ее платье большие желтые пуговицы.
Власть под кофточкой
Власть бывает самая разная. Был царь, и власть его была неправильная, для одних буржуев. Есть людоедский король, весь обвешанный пестрыми ракушками, на коралловом атолле в Тихом океане, но его власть какая-то непонятная, потому что он во всем слушается нервного колдуна, крикливого и без штанов. Есть Советская власть, самая хорошая, все мы так много сделали для того, чтобы она была.
Но рассказ наш будет о женщинах.
Женщины — мягкий и очень смешной народ. Они встряхивают своими головками и не претендуют ни на что, кроме любви. Даже чтение идет далеко не каждой женщине. Женщины не вникают в вопросы власти, а только кричат в голос, когда какая бы то ни было власть препятствует их любви. Но ведь и сами женщины ее, то есть власть, имеют — и о-очень немаленькую.
Потому что — вот Инга, наша соседка, ленивая и желающая, чтобы двенадцать месяцев в году было лето,
вот Марина, белокурая курильщица, ей двадцать лет, она поет и стучит у нас за стеной на пишмашинке очень серьезные, прямо ужасные бумаги,
вот Полина, наша московская приятельница, умная, но охотно бы променявшая весь свой ум на свирепого матроса с якорем на животе и со следами сифилиса на морде, —
у каждой из них под кофточкой, мы вам скажем, совсем не шуточная власть, особенно когда они ходят или резко встают. Ого, как выпирает! Это просто чудесно.
Власть эта, впрочем, очень глупая. Но как быть с тем положением вещей, что даже Советская власть вместе со всем своим прошлым, полным мук и геройской славы, и с Красной армией, которая вся — сердце, кровь и железо, порой бывает слабее власти под кофточкой? Но женщины не должны быть слишком уверены в себе — у ответственных советских работников есть средство надежно противостоять неспокойной женской власти, едва удерживаемой легкомысленными пуговицами, и средство это — курить и много работать. А работы и папирос у нас хватает.
Маки
Аглая и Аурел — так звали моих друзей. Жили они на Молдове и русский
Анна, Агата, Рада
Анна, Агата и Рада, три сестры, дочери одних родителей, лежали под деревом. Только что они накупались до одури, наговорились непристойностей, полных любви и солнца, глядя друг на друга, так что солнце горело ярче, брызги летели выше и сильней шелестели деревья от смеха и девичьего мата, летевшего над рекой. Теперь, наконец-то одетые, с пунцовыми щеками и застывшими словами на языках, они лежали под деревом и думали о скором замужестве Анны, старшей из них.
Анна думала, что в первую ночь заставит мужа рвать на ней одежду и ловить, как женщину-оленя из отцовской книжки о лопарях. Анне было девятнадцать, груди Анны были с яблоко, разрезанное надвое, и руки Анны уже давно устали ласкать собственное тело.
Агата, младшая от Анны на год, любила свою старшую сестру сколько хватало сил. Когда Анна выйдет замуж, я отдамся папиному ординарцу и напьюсь, — улыбалась Агата и не верила своим мыслям. Она закрывала глаза и видела тусклый свет недавней бани, на пологе Анна еле живая, сама Агата едва ли живей, а Рады тогда с ними не было. Грудь у Агаты ласковая, с женскую ладонь, вдвое больше Анниной.
А Рада, в свои пятнадцать лет уже успевшая ощутить тяжесть мужского тела, думала: золотая Анна, чудесная Агата, вы не знаете мой секрет, — и гладила руками траву.
Ингвар Васильевич
Ингвар Васильевич был финн по отцовской линии и работал хранителем коллекции зоологических экспонатов, собранных еще при царе. К Ингвару Васильевичу часто приходили дети вместе со своими наставницами, чтобы увидеть все своими глазами. И дети, и наставницы очень боялись Ингвара Васильевича, когда тот встречал их у порога темной залы, одним щелчком включал освещение и начинал свой рассказ.
Он водил их по огромной комнате, в которой между перегородок в высоких шкафах до потолка были и птицы, и пушистые звери, и рыбы, и змеи, и пауки, и окаменевшие моллюски, были восковые макеты, и черви, и ужасная обезьяна с отрубленной лапой, были рога лосей, были скелеты лягушек и даже такие сложные экспонаты, где этап за этапом показывалось развитие гекконов.
Дети в страхе смотрели на Ингвара Васильевича, который ворошил свои желтые волосы, поправлял шейный платок и говорил уверенно, совсем не улыбаясь своим маленьким слушателям.
Иногда он вытаскивал табурет или лестницу и доставал неизвестно с какой высоты маленькую птичку на доске: этого крапивника я набил, — говорил он, насупившись, и дети не понимали до конца смысл его загадочных слов. Это мои щитомордники, — говорил он в другой части залы перед шкафом с двадцатью одинаковыми черными гадами в круглых банках, говорил и тыкал пальцем в пятерых из них. Это вот киви, — говорил Ингвар Васильевич совсем грозно, и дети замирали ни дать ни взять как те две маленькие птички-киви в стеклянном ящике под его рукой.