Ангелы Монмартра
Шрифт:
– Тогда все на двор! – распорядился Саша. – Вместе со стульями!
Компания расположилась за «Ульем», подальше, чтобы дым от костра не заползал в окна ротонды. Вместо вертела Архипенко принес стальной прут. Бранкузи с Сутиным отправились за дровами. Дежан откупорил ножом первую бутыль.
– Анжей, у меня к тебе просьба, – сказал Дуниковский. – Хочу лепить твою голову. Добже? Хорошая голова, необычная. Не сглазить бы, только может получиться шедевр. Так что помалюешь Сашонека, а я тебя. Или, может, займу у Саши кусок глины.
– Добже, – согласился Дежан. – Лепи свой шедевр, потом отдашь крестьянам
– Что ты! – нахмурился Дуниковский. – Вы, русские, себя не цените и не любите. Вот только Серж Дягилев себя любит. До речи, он меня приглашает в свой балет делать декорации… Ты умен, талантлив, а говоришь, как дитя. Тебе не хватает уверенности.
– Может, и так, – согласился Дежан. – Разве что вы и цените. Только где найти любовь – и в себе, и в других? Мало ее на свете.
– Не печалься, Анжей, – скульптор хлопнул его по плечу. – Будет день и будет пища. Живи, как знаешь. Любовь сама тебя найдет.
– А то как же! – подтвердил Архипенко. Он отобрал у Дежана нож и приступил к нарезке мяса. – Еще на свадьбу пригласишь. Мы праздновать умеем и любим. Правда, Хаим?
Сутин и Бранкузи уже вернулись, принесли ветки и разломанные доски.
– От твоей правды не скроешься, Александр, – с акцентом, очень медленно расставляя слова, произнес Бранкузи. – Сейчас унюхают из окон и тоже слетятся. Нашел бы того, кто сказал: художник должен быть голодным… и убил бы.
Архипенко воткнул в землю две деревянные рогатки. Сверху положил на них прут, щедро унизанный кусками говядины.
– Костя, у тебя вроде были спички, – обратился он к Бранкузи. – Уж будь добр, расстарайся…
Когда пламя, раздутое мощными легкими румына, хорошо разгорелось, Анж отобрал бутыль у Сутина и наполнил стаканы.
– За вечное вдохновение! Пускай судьба полюбит нас, а мы ответим ей взаимностью!
– Виват вдохновению! – поддержал Архипенко.
Звякнули наполненные до краев стаканы.
– Андрей, ты бы рассказал, зачем тебе понадобился мой портрет, – напомнил Саша.
– Да вот, решил сделать из тебя пирата, – улыбнулся Анж. – Не возражаешь?
– Любопытно, – оживился Архипенко. – Я согласен. Только объясни, зачем.
– Ты бы у Фредэ спросил. Или у Пижара.
– Или у Лулу, – Саша с хрустом вгрызся в луковицу. – Не темни.
– Через неделю на Холме будет пиратский карнавал. Приглашаются все художники, поэты, скульпторы, само собой. Так что готовьте костюмы, иначе Фредэ не пустит. Я рисую афишу.
– А почему пиратский? – с восторгом спросил Сутин.
– Об этом узнаете на самом карнавале. Будет сюрприз. Очень странный, надо сказать. Папаша просил не сообщать.
– Не люблю сюрпризов, – сказал Дуниковский. – Особенно там, где много вина. То, я думаю, сюрприз хороший?
– Ну, хоть пытайте! – развел руками Анж. – Кому как. Там разберетесь.
– Саша, а ты вырежешь мне из дерева саблю? – загорелся Сутин. – Костюм я сделаю сам.
– Будет тебе сабля. Принимаю заказы! Вот Ксаверию, к примеру, я вырежу костыль и запасную ногу. Согласен, Дуня?
– Я тебе не Дуня с брудными пятками! – взвился Дуниковский. – Я е поляк шляхетной фамилии!
– Ладно, не кипятись! – расхохотался Архипенко. – Буду называть тебя Саввой!
Саше, этому жизнерадостному человеку с шапкой всклокоченных волос, пушистыми усами и бакенбардами, Дежан слегка завидовал. Внук иконописца и сын механика-изобретателя, Архипенко учился в Киеве и Москве. После переезда в Париж получил
– Поди к чертям! – Ксаверий жалел о мимолетной вспышке. – Вот ты друг, а не уважаешь. Ну, что с тобой делать? Скажу что: язык отрезать. И будет хороший немой скульптор. Хотя ты всё равно себе новый из бронзы отольешь, острее прежнего.
Анж снова наполнил стаканы.
– Да будет наше братство вечным! – торжественно произнес Архипенко. – И чтобы никогда не проходили славные деньки!
– За нас! – подхватили все.
После Дежан взялся за картоны. Сутин придвинулся к нему и стал наблюдать, как ловко летает карандаш в руке Анжа. Художник удивительно точно изобразил лицо Саши, чуть схематичнее очертил плечи, фигуру. Он вел четкие контуры и при этом практически не отрывал карандаш от бумаги. Едва завершив пробный эскиз, подхватил новый лист картона. На рисунке Архипенко уже предстал в камзоле с кружевным позументом и длинной шпагой на перевязи. Правая рука сжимала подзорную трубу, левая покоилась на рукояти кремневого пистолета, наискось воткнутого за кушак. На голове красовался английский парик с завитыми буклями.
– Классика! – похвалил Архипенко. – Да, пока мясо не готово, мы тоже займемся делом. Ксаверий, ты собирался лепить? Тогда пойдем за глиной. Андрей, поверни вертел.
Скульпторы удалились. Анж потыкал ножом в мясо и посильнее раздул угли.
– Мы как… люди в пещере, – улыбнулся Хаим.
Он уже немного привык к обществу Дежана. Вынул из костра обугленную щепку и без спроса взял один из чистых картонов Анжа. Тот промолчал: ему нравилась непосредственность Сутина. Дежан знал, что ранее судьба крепко избивала Хаима. Лишь переехав в Париж, этот смешной человек обрел толику душевного покоя. В Сутине наблюдалась странность: добряк был неравнодушен к виду подгнившего мяса. И с пугающим правдоподобием рисовал разлагавшуюся червивую плоть. Он сторонился незнакомых людей, избегал дружбы с кем-либо. Тщедушный белорусский еврей из многодетной семьи, Хаим познал нищету и унижения. Сама жизнь означала для него мучение. Здесь же его поддерживали, как могли, Модильяни и Жакоб, Кикоин и Кремень. Вот только с Шагалом не сошелся. И не упускал случая насолить земляку – так, по-мелкому, потому что на настоящее зло не был способен.
Хаим с трудом выражал мысли, частенько переходил с плохо знакомого русского на идиш. А по-французски и понимал-то с трудом, отчаянно стыдясь своего косноязычия и произношения. При всем этом он был бесспорно талантлив; знакомые недоумевали, откуда только у него взялся сильный дар живописца. Приятели из «Улья» и «Бато-Лавуар» жалели Хаима, подкармливали, делились деньгами. Он крепко пил, ел всё, что попадется, а потому часто маялся животом. Сейчас для него был настоящий праздник.
Скульпторы вернулись. Архипенко нес оловянные миски, а Дуниковский – увесистый кусок глины на квадратной дощечке.