Ангелы на кончике иглы

Дружников Юрий

Шамаев заглянул в кабинет и вскоре вышел. Значит, председатель уже поднялся на своем лифте и через потайную дверь появился в кабинете.

– Егор Андронович просит вас немного обождать.

Сироткин забарабанил пальцами по лежащей на подоконнике папочке. Вскоре, однако, загудел зуммер.

– Теперь можно.

– Здравия желаю! – Сироткин по-военному вытянулся у двери.

– Заходи, товарищ Сироткин, – приветливо произнес Кегельбанов, безымянным пальцем тронув переносье золотых очков.

Он стоял в углу кабинета, возле телевизора,

в ярком свете солнца из окна, расправляя в вазе красные гвоздики. Егор Андронович вытер платком руки и сел за стол.

– Извини, что заставил ждать. Докладывай, товарищ Сироткин, внимательно слушаю.

Василий Гордеевич вынул из папочки стенограмму и, нагнувшись, положил перед Кегельбановым, а сам устроился в кресле сбоку, оказавшись ниже, так что ему приходилось смотреть на председателя снизу вверх.

– Весна? – Кегельбанов мотнул головой в сторону окон, и глаза за очками весело сощурились.

– Так точно, весна, – сдержанно пошутил Сироткин.

Кегельбанов вздохнул и стал просматривать текст. В одном месте он, не отрывая глаз от строки, похлопал ладонью по столу, нащупывая карандаш, взял его и поставил на полях жирную красную галочку. Вытянув шею, Сироткин понял, какое место стенограммы привлекло внимание Егора Андроновича, и, вытащив, уже держал наготове другую бумажку, чтобы по окончании чтения положить на стол. Но Кегельбанов не стал читать до конца, спросил:

– А это?

– Список тоже готов, – доложил Сироткин. – Большая работа проведена, как было приказано.

Прочитав список, Кегельбанов посмотрел на букет красных гвоздик в дальнем углу комнаты.

– Все это так… – протянул он, думая о разговоре, который состоялся полчаса назад с человеком, предпочитающим оставаться в тени. – Значит, считаешь, что у нас полное единство?

– Это в каком смысле? – осторожно уточнил Василий Гордеевич, угадывая логический подвох, но еще не поняв какой.

– Я имею в виду диалектическое единство, – глаза Кегельбанова смотрели на него, как ему показалось, с насмешкой. – С одной стороны, политических преступлений в стране нет. А с другой? С другой – они успешно раскрываются, так что ли?

– Примерно так, – для виду согласился Сироткин, оценив юмор. – Но можно ведь и чуточку иначе подвести базу: преступления успешно раскрываются, благодаря чему их может не быть.

– Может не быть. Но – есть.

Василий Гордеевич был опытным службистом и промолчал, чтобы дать возможность руководству развить свои мысли.

– Конечно, с оперативной точки зрения, чем быстрее, тем меньше забот, – Егор Андронович встал, снова пошел к цветам и еще раз поправил их. От хрустальной вазы блики побежали по потолку. Сироткин тоже встал и стоя поворачивался вслед за ходящим председателем. – Да и дело небольшое, можно бы разрешить. Но перспективно – мы должны демонстрировать единство партии и народа в преддверии столетней ленинской годовщины, и не диалектическое, а полное! Как ты считаешь, Василий Гордеич,

не помешают эти ваши превентивные мероприятия директиве о полном единении?

– Мы расхлебываем Чехословакию, – осторожно напомнил Сироткин. – Это ведь тоже…

Он замолчал, потому что почувствовал, что мыслит не в унисон с руководством. Доклада о выполненной работе не получается. Что-то изменилось, и предыдущее задание руководству уже неинтересно. В чем же дело? Какую сторону проделанного выпячивать, чтобы она была одобрена?

– Если я вас правильно понимаю, Егор Андроныч, открытые процессы сейчас не нужны?

– Открытые? Давай подумаем… Процессы делаете вы, а Запад обрушивается с нападками на Политбюро. Кого же тогда, спрашивается, и от кого мы охраняем?

– Но ведь была политическая целесообразность, и она давала свои результаты…

– Ты вот что, Василий Гордеич, – мягко прервал Кегельбанов, – в рамках профессиональных действуй, проявляй инициативу. Мы тебя за это ценим. Но в политику не лезь. Оставь ее нам, партийным работникам. Не возражаешь?

– Я человек военный: приказано – выполняю.

– Вот и хорошо. Значит, ты понял, что ситуация изменилась. Хотя и не настолько, чтобы отдыхать. Воспитывать интеллигенцию необходимо, особенно связанную с идеологией. Но чем меньше вас видят, тем лучше.

– Можно попробовать новые методы? – осторожно и как бы вскользь спросил Василий Гордеевич.

– Если врачи одобрили, я не могу запретить… Но не всех сразу. Попробуйте одного, не больше. Такого, кого в Европе не знают.

– Найдем!

– Найдете-то найдете… Но не надо, повторяю, политики. Разнообразьте методы! Почему я должен вас этому учить? А остальных спустите пока в Московское управление, пускай присмотрят, а там, после столетия, видно будет.

– Все понял, – сказал Сироткин. – Дело я захватил. Желаете взглянуть?

Но Кегельбанов уже думал о других вещах, более государственных.

– Не будем топтаться на месте, – поморщившись, сказал он. – На днях будет обсуждаться вопрос о средствах, необходимых для расширения органов. Нужно заинтересовать значительными мероприятиями, оправдать внимание… У тебя есть предложения, товарищ Сироткин?

– Конкретно я не готов, а в общем, так сказать, виде нужны средства на экспериментальные исследования…

– Над людьми?

Сироткин промолчал. Кегельбанов думал с полминуты. Дужки золотых очков искрились от солнца.

– Это интересно, но пока рановато. Подработайте сперва теорию. А еще что? В общем, потребности управления изложи письменно, мы подумаем. У тебя все?

– Один вопросик, – Василий Гордеевич понял, что аудиенция закончена. – Звонили из МВД: в Москве убийца ходит по квартирам с напильником. Убивает женщин, некоторых мертвыми насилует. Около сорока жертв. Сами найти не могут, просят помочь.

– Помочь? Они что там думают – у нас много свободного времени? Или кадры лишние? Как сам-то считаешь?