Ангелы приходят и уходят
Шрифт:
— Не обижают вас, нет?.. — Голос доктора становился предательски вкрадчивым.
— Это как?
— Ну, не знаю. Козни, может, какие-нибудь строят за спиной, смеются вслед…
«Ну, ты даешь, кувшиное рыло, — не к месту подумал Ковалев. — Вот как они тут, черти, диагнозы ставят!».
— Насчет козней не знаю. Но на первом курсе одному в ухо заехал. Ну, и он мне, конечно…
Доктора переглядывались.
— А бывает так, — делал очкастый последний заход, — что вот вдруг ярость
— А как же, — соглашался Ковалев, начиная злиться. — Иногда прямо убить охота!
— Кого же? — оживлялся доктор.
— Да хоть вас, например, — ответил Ковалев, глядя в потолок.
Хромоногий торжествующе глянул на коллегу, сказал победно: «Вот!» — и вышел.
Ковалев с облегчением перевел дух.
Доктор сочувственно посмотрел на него, покопался в бумагах на столе.
— Ну, ладно. Тут к вам на свидание особа одна просится… Не знаю даже, как ей и ответить.
Ковалев молчал, ждал.
— Как вы на это смотрите? — доктору мешало что-то, он мялся, недоговаривал, и вроде что-то другое было у него на уме.
— Ну, как смотрю… Разрешите — спасибо, нет — тоже ладно.
— Гм!.. — доктор опять покопался в бумагах. — Хорошо. Я, правда, уже разрешил…
«Во! Вот это человек! Не то что тот, хромой…» — думал Ковалев, выходя из кабинета.
Когда уже смеркалось, перед ужином, Ковалева позвали. Он надел пальто, сестра провела его к выходу через несколько дверей. Выпустила на улицу, сказав:
— Запущу, когда позвонишь, — и показала на кнопку звонка у двери.
Ковалев увидел Ирку. Она стояла на дорожке, боком к нему, черная на фоне красной, залитой закатным светом, стены. Глядела искоса.
Он удивился. Надо же, нашла. Как обещала…
Она все стояла, ждала; может быть, думала, что он кинется к ней навстречу, или скажет что-то, или заплачет, на худой конец, — мало ли, псих же. Но он молчал, оглядывал маленький дворик, со всех сторон окруженный высокой — до неба — красной кирпичной стеной. Деревья, кусты в снегу, дорожка к железным воротам.
— Ну, здравствуй, — сказала она наконец.
— Здравствуй, Ира.
И опять замолчали. Она ждала чего-то, а он глядел вокруг, топтался на крылечке, вдыхая свежий воздух.
— Что с тобой? — спросила она.
— А?.. — он посмотрел на нее внимательней. — Ты все такая же. Красивая. Знаешь, я никогда тебя не забуду. Никогда.
— Я же тебя просила, — вздохнула она. — Подождать просила. А ты?
Ковалеву было стыдно. Он знал, что поступил подло и глупо, но он не хотел об этом думать, он устал.
Она заплакала. Он подошел к ней, погладил по мокрой щеке: слезы были темными, тушь потекла с ресниц.
— Ну, что
Он сказал:
— Не плачь, пожалуйста. Тушь растеклась вот.
Она с надеждой заглянула ему в лицо, подождала, но он опять замолчал.
— Зачем ты в мою жизнь влез? Я ведь просила тебя, просила… Что ты наделал? Зачем?
Он отвернулся. Она перестала плакать, достала зеркальце, стала вытирать глаза.
— Затем, что просто любил.
Она ждала продолжения, но он присел на ступеньку, на одну ногу. И начал прислушивался к чему-то, потом сказал:
— Слышишь?
— Что?
— Кричат.
— Где?
Он махнул рукой:
— Там.
Они прислушались. Действительно, из-за глухих стен, из-за окон с решетками доносился долгий жуткий вой. Здесь, во дворике, среди сугробов и запорошенных снегом деревьев, вой казался не человеческим — волчьим.
Она поежилась.
— Это кто?
— Не знаю.
Вой прекратился. Потом коротко, раза два-три, крикнул кто-то, и все стихло.
— Это у вас? — шепотом спросила она.
— Наверное… Я не знаю.
И вдруг она оттолкнула его:
— А что ты знаешь, псих ты несчастный?
Тогда он сел на ступеньку крыльца, нагнулся, поскреб пальцами лед и сказал:
— Там тоже кричат. Слышишь?
— Нет, — ответила она и отвернулась.
Быстро темнело. Было холодно. Цвет стен стал черным. Ковалев уже доскребся почти до самой земли и в этот глазок заглянул туда, откуда ночью и днем доносились до него слабые, замирающие голоса.
— Псих несчастный, — повторила она. — И всегда психом был.
— Это наследственное. Мне тут всё хорошо объяснили, — ответил Ковалев.
Потом вздохнул.
— Тревожно мне. Никто их не слышит. Даже ты.
И снова вздохнул:
— Ты меня прости, а? Прости, пожалуйста.
— Псих несчастный…
Он поднялся на ступеньки, ему надо было сказать что-нибудь такое, чтобы она точно его простила, раз и навсегда. Но он понимал, что нет таких слов, и прощения ему не заслужить. Теперь — нет. Никогда.
— А когда мы умрем — и нас никто не услышит, — печально сообщил он.
— Тебе, точно, лечиться надо, — она поежилась, уже еле различимая в затопившей мир синеве. — Ну, звони в свой звонок.
— Мы не увидимся больше? — спросил он, хотя и так уже знал ответ.
Она помотала головой. Это уже, конечно, ничего не значило.
— Ну, прощай тогда, что ли…
Она ткнулась мягкими губами в его заросшую щеку. Отвернулась.
Когда дверь открылась, он шагнул, не оглядываясь.
— Я тоже тебя никогда не забуду, психа такого, — никогда!.. — почти зло крикнула она в уже закрывающуюся обитую железом дверь.