Ангелы времени
Шрифт:
— Ты ни черта в этом не смыслишь, Дарий. Ты был хорошим ученым когда-то, но не разведчиком и уж тем более не политиком. Зачем ты ввязываешься? Мануситха поручил?
— У нас у всех свои поручители. Верно, господин Гомер?
Гомер не ответил. Почему-то ему сейчас было жаль этих двоих. Может, они когда-то любили друг друга. А теперь были беспомощны перед прошлым. И каждый в глубине души понимал, что такая беспомощность ужасна. Любая беспомощность ужасна. И удивляясь тому, что вдруг возникло в его голове, Гомер сказал, обращаясь к пантере:
— Терциния, вы поможете нам угнать приличный корабль?
— Я?!
— Какое? — Дарий Скилур улыбался. Чертовски красивая у него была улыбка, быть может, лучшая в Королевском Дворе.
— Мне придется стрелять вам в спину.
— В спину?! — переспросил Дарий и без малейшего удивления, открыв дверцу гравикара, сделал приглашающий жест Гомеру. — Тогда начинай…
— Подожду, пока отъедете, — отчеканила с напускной бесстрастностью Терциния.
— Мы, скорей, отлетим, дорогая! — великолепный Дарий Скилур запрыгнул в машину вслед за обескураженным на всю катушку Гомером.
***
Человека, который сидел сейчас в центре огромного и пустого зала, на ступеньках, в семь ярусов огранивших пирамиду королевского трона, когда-то знал весь мир Нектарной звезды.
Он уже не был молод, но не был и стар — в глазах его, на приращенной к лицу пластической мнемосенсорной маске, всегда способной изобразить любую гримасу и даже любое другое лицо, таилась печаль.
Человек разговаривал сам с собой. Это была его пожизненная, дарованная Их Величествами привилегия — думать вслух, тогда как другим позволялось думать только про себя, что привилегией не являлось.
— Я знаю, в чем причина… В моем королевстве слишком много трусов. У них такие зыбучие, сыпучие имена… Сарданапал, Сардамемнон, Сардакурган… Надо их запретить!
Черным по белому! По бельмам! По бельмам всем надавать чернилами! И ведь все были герцогами, принцами, оракулами!.. И накликали нам свою трусливую беду! Опустел мой дворец… Мои подданные превратились в крыс и змей, увы… Но и среди зверей встречаются люди, не так ли? Завтра они снова выползут на поверхность, чтобы грызть друг друга и жалить… Потом опять спрячутся в норы. Потом опять вылезут. Это стало ритмическим повторением с некоторых пор… Впрочем, а чего я мог еще ожидать? Высокой нравственности? Я-то вижу другим зрением, что кругом одни эшафоты стоят… Большие и маленькие, женские и мужские… Взрослые и детские! Ужас! Вот оставил меня Королевский Двор здесь одного… Все эти Сарданапалы, Сардакурганы подлые оставили меня одного, последнего зодчего, совесть их трусливых душонок, печенок, ливера их ничтожного! А кто их любил здесь, кто им носы сопливые подтирал? Теперь моя судьба сидеть здесь, среди этой унылой и бесполезной роскоши, беседовать со ступеньками да еще с вонючими шпионами, готовыми продать полмира за какое-нибудь, пусть даже собачье, место на кораблях Спасения… Я вижу, я слышу, как они здесь визжат и воют! Трусы, гадливые трусы, такие же мелкие, даже еще мельче, чем их прежние хозяева,
Человек, говоривший это, не заметил, как в зал тихо вошло трое: первый — коротышка в синем парадном камзоле при золотых эполетах с золотой же перевязью, украшенной рубиновой спиралью в три оборота — символом Королевского Двора. Двое других в мундирах генералов-адьютантов, цветом побледней, золотом поскромней. На гладковыбритом, с виду невыразительном, лице коротышки застыло какое-то брезгливое выражение: глаза его все время были полуприкрыты, а тонкие губы оттопыривались так, что казались просто какой-то шевелящейся подбородочной складкой.
Генералы никакого подобострастия в лицах не имели. Граница их чувств и мимики проходила где-то посредине между грубоватыми деревянными скульптурами и просыпающимися после спячки вампирами. Тяжело набрякшие веки и красные склеры свидетельствовали о хроническом неуюте печенок и поврежденном сне. Генералы тайно и злоумышленно ненавидели друг друга, хотя проводили почти все время вместе. Они были братьями-близнецами.
Человек в маске, сидевший на ступеньках, в один из моментов все же расслышал легкое эхо приближающихся шагов, повернулся в сторону шествующей троицы, никакого значения ей не придал и продолжал вслух:
— И вот эти мелкие прыгучие насекомые наводнили собой мою обитель… Сивомордые монстры клепают здесь свои безмозглые трусливые доносы, рыщут в поисках избавления от бесконечного страха… И параллельно дожирают казну! Кому теперь нужны деньги? Очень скоро они никому не понадобятся. Очень скоро… Но я нашел путь облегчения всех страданий, да, я нашел… Они еще придут ко мне, все придут… Сарданапалы, Сардакурганы…
Коротышка с золотой перевязью проскользнул к ступенькам, подав знак генералам остановиться. Вытянувшись перед человеком в маске, коротышка сложил руки на груди и потыкал носком туфли одну из ступенек.
— Все кривляешься, Гильгамеш? — голос у коротышки, под стать росту, был коротковатым и сиплым. — Еще не устал? Ну, напророчь мне что-нибудь, как всегда отвратительное!..
— Ах, Ваше высочество! Королевский регент! Извольте… Говорю фразу, которая запатентована моим сословием с самых древних времен: вы — дурак!
— Это я уже слышал, — процедил Лобсанг Пуритрам, слегка покривившись. — А что-нибудь новенькое? Неужели все шуты настолько предсказуемы?
— Все шуты всех человеческих царств были изначально непредсказуемы, и в этом их отличие от вас, мерзких политиков, хотя постойте… Вот вам новенькое, — Гильгамеш дал мысленный приказ своей маске, и та в считанные секунды повторила физиономию регента, но только в некой шаржевой манере, с учетом всех издевательских пожеланий.
— Это я уже видел, — с деланным равнодушием просипел Пуритрам. — Кстати, ты не прав, Гильгамеш! Многие из мерзких политиков, даже на тронах королей, были весьма непредсказуемы, потому, что знали тайные слабости своих народов и могли так запрограммировать ситуацию, что ее развязка вызывала шок, почище, чем подлые революции и восстания, я уже не говорю о заговорах…
— Да вы только о заговорах и говорите, Ваше дурацкое высочество! Вы бредите и смердите в моем дворце. Вам бы надо было каждый день считать дни до своего финала!