Англия и Уэльс. Прогулки по Британии
Шрифт:
Долина Разбитых Сердец пролегает к северу от шахт. Шахтерские долины Уэльса тянутся на север от Кардиффа, словно пальцы от ладони. Когда наступают трудные времена, рука немеет, пальцы опускаются. Первыми ощущают кризис самые северные города.
В долине Разбитых Сердец вы увидите шахты, трубы которых больше не дымят, и людей, потерявших работу. Им остается лишь кучковаться на перекрестках, потому что рождены они только для того, чтобы добывать уголь. Никакой другой работы они не принимают. Они расскажут о том, как вода заливает шахты.
Долина Разбитых Сердец поражена болезнью,
Но эти города, при желании путешественника, готовы обнажить истинную красоту, красоту гордости и терпения. Красота Северного Уэльса — это красота гор, рассветов и ночных туманов. Но на Юге вы видите женщин, старающихся сохранить домашний очаг, и мужчин, не теряющих надежду вопреки всему.
Если бы тысячи людей, весело шагающих по горным перевалам Сноудонии и посещающих руины мертвых замков, провели бы несколько дней на Юге, поговорили бы с местными, постарались бы войти в их положение, представили бы себе тяжесть их жизни, нация со временем проявила бы больше понимания и сочувствия к проблемам шахтерского Уэльса.
Валлийский горняк — гордый и тонко чувствующий человек. Он — я не побоюсь этого слова — истинный джентльмен. Я встречал его и в толпе, и наедине. Я видел его за работой; сидел у его очага и часами с ним говорил. Меня часто посещает такая мысль: а если бы я вошел в шахту в четырнадцать лет и проработал бы под землей до зрелого возраста — сумел бы я сохранить любознательность среднего валлийского шахтера?
Его интеллектуальные интересы удивительны. В Тонипанди на углу улицы я слышал, как два молодых горняка обсуждали теорию относительности Эйнштейна. Знаю, это исключительный случай, но он показателен.
Я встречал шахтеров, чьи культура и умение выразить свои мысли словами вызывают восхищение. Эти люди знают, как думать. Любознательность выводит их на неожиданные дороги. Музыка входит в число их увлечений. Меня представили шахтеру, который, изучая сборник псалмов, самостоятельно выучился играть на музыкальных инструментах.
Невольно чувствуешь восхищение обществом, в котором это — далеко не единственное достижение.
— Наш Хью, — сказали мне, — настолько пристрастился к музыке, что слышал ритм в скрипе колес вагонеток.
(Груженные углем вагонетки проезжают несколько миль от угольного разреза к лифту. На разных покрытиях колеса скрипят по-разному. Хью улавливал в этом скрипе музыку. В кармане у него был кусок мела, и на вентиляционных дверях он записывал мелодии. Двери служили ему отличными досками.)
Только представьте себе! Человек слышит музыку во мраке шахты и записывает мелодии при свете рудничной лампы!
— Где сейчас Хью? — спросил я.
— Преподает музыку в Америке.
Я попросил объяснить мне истоки этой любознательности шахтера.
— У каждого шахтера есть увлечение, полезное или бесполезное, уж как получается. Одни занимаются своими делами в свободное время, другие получают образование, чтобы сбежать из забоя. Почему мы так разбрасываемся? Трудно сказать. Возможно, это реакция на физический труд. Шахтер работает
Люди из долины Разбитых Сердец стоят у дороги, словно чего-то ждут. Мужчины бродят возле огромных гор шлака, который земля вытолкнула из себя в более благоприятные годы. Возможно, они надеются найти спасение в том, что называется побочными продуктами. Быть может, представляют, как в лаборатории ученый склоняется над пробирками и газовыми горелками — он совершит великое открытие, и жизнь наладится.
Но долина Разбитых Сердец не нанесена на карты. Добровольно сюда никто не едет. Даже длинные столы в гостиницах, за которыми когда-то обедали коммивояжеры, наполовину пусты.
Надеюсь, кто-то последует моему совету. Шахтерские долины не хотят сочувствия или благотворительности. Они нуждаются в понимании. Они очень дружелюбны, и их красота — не красота солнца или луны, а красота человеческого сердца.
Маленькие серые дома словно съезжают со склона в долину. Позади них поднимается холм повыше, это уже почти гора, на вершине которой лежит черная, непристойная груда шлака. Через долину перекинут железный мост, и по нему ходят угольные поезда, направляющиеся в кардиффские доки. Черные тропы, уплотнившиеся, словно эбонит, под ногами многих поколений, круто поднимаются от серых домов к божеству всех долин Гламорганшира — шахте.
Она стоит позади высокой стены и дымит. Внезапные струи пара выбеливают воздух, колеса подъемных машин крутятся день напролет без передышки. Их черные силуэты мрачно выделяются на фоне неба.
Мужчины тяжко нисходят в забой и спустя несколько часов возвращаются, черные, как дьяволы.
Надземная часть шахты представляет собой несколько домов из красного кирпича. Над ними возвышаются два больших колеса: одно поднимает уголь, другое — опускает клети с рабочими под землю. Есть что-то зловещее в этих колесах, вращающихся круглые сутки. Джон Беньян уподобил бы их колесам преисподней…
— Итак, вы хотите спуститься в забой, — сказал служащий. — Дайте мне ваши спички и сигареты и наденьте вот это.
Он дал мне костюм из саржи. Когда я в него облачился, чиновник протянул мне специальную лампу, испускавшую слабый зеленоватый свет.
— А теперь пойдемте.
Обстановка возле ствола шахты, пока мы ждали клеть, была странной и довольно пугающей. Я старался представить себе, что почувствую, опустившись в недра земли.
Посмотрел вверх, на зеленые поля. Я знал, что во всех направлениях, на многие мили вокруг, множество мужчин в данный момент спускалось на полмили в глубь Земли… Клеть с углем выползла на поверхность. Ее место заняла пустая клеть. Большие колеса крутились быстрее и быстрее. Движение натянутого стального троса было почти незаметным.