Англия и Уэльс. Прогулки по Британии
Шрифт:
Нетренированному взгляду горожанина трудно сразу разглядеть за внешними красотами сельских пейзажей экономические и общественные язвы на теле английской глубинки. Старый, традиционный уклад подвергся серьезному испытанию. «Нашей величайшей промышленности» — как ее называют эксперты — теперь не требуется такого количества рабочей силы. Она просто не в состоянии поглотить огромную армию людей, которые перебиваются на пособие по безработице и отчаянно пытаются выжить в условиях полного социального безразличия. Пока наши родные поля из года в год зарастают сорной травой, наш государственный долг за импорт продовольствия достиг уже колоссальной суммы. И повсюду одна и та же картина: заложенные и перезаложенные фермы, отсутствие свободного капитала, упадок и разрушение старинных поместий со смертью их владельцев. Англия не может себе позволить выращивать собственную пшеницу — слишком велики будут затраты на фоне иностранной конкуренции; глупо заниматься разведением скота, когда традиционный английский
Да и с какой стати, скажете вы, городу вникать в специфические сельские проблемы? У нас полным-полно собственных забот. Деревня должна сама зализывать свои раны. Так считают многие горожане, но мне подобная точка зрения видится исключительно невежественной и недальновидной. Нам придется решать сельскохозяйственные проблемы, поскольку подобный перекос — когда город процветает, а деревня хиреет (а именно так обстоят дела в сегодняшней Англии) — неминуемо портит физическое и моральное здоровье нации. История учит, что никакой народ не в состоянии жить исключительно в городах. Лишь то государство может считаться здоровым и прогрессивным, в котором современные промышленные города существуют рядом с процветающим крестьянством.
Призыв «Назад к земле» идеально отвечает принципу национального выживания. У нас ведь как: чуть только человек разбогател, он первым делом покупает себе сельский дом. Одна волна городских переселенцев сменяет другую. Так формировалась история всех наших великих семейств — с тех самых пор, как представители древних аристократических родов сложили свои головы в самоубийственной войне Алой и Белой роз. Любой мужчина, если он желает успеха и процветания своей семье, должен в определенный момент перевезти ее и укоренить на сельской почве. Вот вы мне скажите, куда подевались все городские фамилии? Где сейчас лондонские Грешэмы? А Уайтингтоны? А Филипоты?
У Лэнгтона Сэндфорда в его справочнике «Великие правящие семейства Англии» мы читаем: «Гренвилли — представители сельской аристократии, которые на протяжении пяти столетий мирно живут в своих постепенно расширяющихся поместьях в Бэкингемшире». Подумайте только, на протяжении пяти столетий! Да любому городскому семейству хватило бы и половины этого срока, чтобы бесследно сгинуть в ходе национального вырождения.
Свои соображения я изложил в виде книги, написанной в весьма оптимистичном ключе. А причина в том, что я верю: горожане рано или поздно одумаются и придут на помощь сельской Англии. Сегодня политическая власть в основном сосредоточена в больших городах. Здесь проживает четыре пятых всего электората, в то время как сельский житель мало знаком с законодательной традицией. Ему не до того; как правило, его кругозор ограничивается пределами собственного участка. Но если мы договорились, что страна нуждается в здоровом и успешном крестьянстве, то следует признать: первейший долг любого гражданина — вникнуть в проблемы, стоящие перед деревней, и попытаться их решить. Если верить моей почте, сегодня тысячи мужчин и женщин отправились в путешествие с целью познакомиться с сельской Англией. И если все они за очаровательными пейзажами будут видеть не просто сцену, на которой разыгрывались далекие исторические события, а нечто живое и щедрое, что давало кров и пищу многим поколениям людей (а именно так воспринимали землю наши предки), тогда мы окажемся значительно ближе к идеалу национального государства: с одной стороны — богатые промышленные центры, с другой — благополучная и счастливая деревня, поставляющая свежую кровь для городов, свято хранящая народные традиции и всегда готовая раскрыть объятия для третьего поколения горожан, ищущих возрождения в английской глубинке.
Возможно, нам и не удастся вернуть к жизни старую английскую деревню с ее творчеством, с ее ремеслами. Газеты, радио, автомобили и железнодорожное сообщение уже безвозвратно погубили то интеллектуальное уединение, в котором сельские жители формировали свою житейскую мудрость, наблюдали за эльфами в «ведьминых кругах» и сочиняли песни, которые сегодня, к сожалению, забыты. Увы, те дни безвозвратно миновали. Ныне деревня перестала быть заповедной волшебной страной и стала просто частью государства. Более того, теперь она ясно видит, насколько, в сущности, мал мир! Но тем не менее деревня была и остается частью нашего прошлого. Она — то гнездо, из которого мы все вышли, откуда мы стартовали на нашем пути к статусу величайшей европейской нации, воплощающей невиданную после Римской империи мощь.
Эта самая деревня зачастую строилась на обочине римской дороги. Иногда она сохраняла структуру древнего саксонского поселения с его храмом, общинным домом и ветхими лачугами рядовых жителей. Сегодня глупо говорить о ее гибели, на самом деле деревня всем нам дала великолепный урок выживания. И отблеск ее вековечной мудрости служит своеобразным предупреждением: мы должны беречь эту старую соломенную крышу, ибо настанет день, когда, возможно, нам придется под нее вернуться, и она убережет и согреет — если не бренные тела, то наши бессмертные души.
2
Перевод Н. Голя.
Глава первая
Где заканчивается Лондон
Я отправляюсь на поиски Англии. Рассказ о том, как я выехал из Места, Где Заканчивается Лондон; познакомился с резчиком по дереву; постоял на холме рядом с виселицей; посетил Винчестер; принял подаяние странника в больнице Сент-Кросс и под конец, как и полагается, вызволил прекрасную даму из беды.
Там, в Палестине, я был уверен, что скоро умру. К несчастью, рядом не оказалось умной женщины, которая убедила бы меня, что острая боль в шее, которая мучила меня, вовсе не обязательно является симптомом развивающегося спинномозгового менингита. А поскольку мои страдания продолжались, то я начал готовиться к собственным похоронам. Единственное, что меня удивляло, так это почему мой аппетит никак не угасал с приближением смертного часа.
Впав в самую черную меланхолию, я поднялся на вершину холма, возвышавшегося над Иерусалимом, — лучшего места для смерти трудно было бы подыскать, но тогда я об этом не задумывался, — и повернулся лицом в ту сторону, где, по моим подсчетам, скрывалась родная Англия. И меня захлестнула столь мощная и неконтролируемая волна ностальгии, что сейчас, по прошествии времени, мне даже совестно о ней вспоминать. Ныне — находясь за сотни миль от того холма и в своем обычном умонастроении — я затрудняюсь подобрать название для охвативших меня чувств. Боль в шее давным-давно прошла и стерлась из памяти, но никогда мне не забыть ту щемящую боль в сердце.
Пока мой взор рассеянно скользил по негостеприимным склонам окрестных гор, в памяти вставали картины родного края. Причем эти воспоминания принимали настолько необычные формы, что при других обстоятельствах я и сам бы удивился. Я горько сожалел о каждой минуте, которую я, глупец, провел вдали от дома, в своих многочисленных странствиях по миру. Я клялся сам себе, что если только мне вновь доведется увидеть милые утесы Дувра, я никогда — слышите, никогда! — их больше не покину. К тому моменту я довел себя до форменного безумия и был уже не в состоянии осознать, что переживаемый мною приступ домоседства — оборотная сторона любви к путешествиям. Возможно, по контрасту с безотрадным палестинским пейзажем мне припомнилась тихая улочка где-то в маленькой английской деревушке. Представьте себе: смеркается, в воздухе тянет легким дымком от затопленных печей, там и сям под соломенными крышами зажигаются огоньки. Я вновь услышал звон церковных колоколов — такой родной, такой привычный; воочию увидел, как в это время года солнце опускается за горизонт, окрашивая низкое небо на западе в тускло-красный цвет и с каждой минутой затемняя кудрявые верхушки вязов. Затем — неизбежная примета английского вечера — появляются летучие мыши: они носятся и мелькают, подобно крошечным клочкам полуобгоревшей бумаги. И вот наконец вдалеке раздается перекличка колокольчиков — это крестьяне возвращаются с полей домой… Когда вы вот так сидите в годном одиночестве на чужбине и перебираете в памяти дорогие воспоминания, вы начинаете в полной мере постигать смысл выражения «душевные муки».