Английская Утопия
Шрифт:
Это общество было основано на частной собственности, но фактически у его граждан не было личной жизни. Семья перестала существовать, брак сделался коммерческой сделкой, а женщины строго запирались дома и не имели никаких прав. Новое общество было «материалистическим», атеизм возведен в догмат и высказывание малейших сомнений в непогрешимости науки могло повести к водворению в дом умалишенных. Государство было авторитарным, с обладающим неограниченной властью правителем, «кампетэ» (campete), произвольно отобранным, а все остальные должностные лица выбирались на основании чего-то вроде «принципа лидерства». Система правления была грубо репрессивной, причем заключенные систематически подвергались пытке.
Однако ко времени посещения его героем книги марсианское государство было изнутри подточено тайным обществом скорее религиозного, чем политического характера, отвергавшим официальный атеизм и обычай передавать детей
Книга, в некоторых отношениях аналогичная, была опубликована в Америке в 1890 году. Несмотря на свой фантастический характер, она имела значительный, хотя и кратковременный успех. Мы говорим о «Колонне Цезаря» Игнатиуса Доннели. Доннели родился в 1831 году в Филадельфии, переселился на Запад и осел в Миннесоте. Во время гражданской войны был вице-губернатором, а впоследствии гренджером и ведущей фигурой в партии популистов. Доннели — очень типичный мелкобуржуазный радикал Пограничных штатов, непоследовательный, эксцентричный (он одновременно верил и в теорию Бэкона и в историческое существование Атлантиды), но проницательный и мужественный человек, безоговорочный противник подкупов и монополий.
Он близко сталкивался с продажностью американских политиканов, так как около 1889 года был членом того сената штата Миннесота, о котором биограф Доннели писал:
«Один сенатор обвинял другого в том, что за его избрание было заплачено 25 тысяч долларов, и брался это доказать. И это высокое собрание даже не сочло нужным назначить расследования. Говорили, что в сенате тридцать членов заключили между собой соглашение, и их уполномоченный продавал их голоса по всем важным вопросам, «как продают пучок спаржи», по выражению Доннели. По единогласному отзыву народа, это был худший законодательный орган, когда-либо существовавший на свете».
«Колонна Цезаря» обязана своим появлением тем впечатлениям, которые автор вынес из своей политической карьеры. В этой книге некто Габриэль Вельштейн, чрезвычайно простодушный молодой человек швейцарского происхождения, приезжает из Восточной Африки в Нью- Йорк в 1988 году. Он там видит, что система монопольного капитализма превратилась в систему невиданных злоупотреблений. В ряде драматических глав описываются пороки и эгоизм богачей, одичание и нарастающее возмущение масс, завершившееся стихийным взрывом, составляющим часть всемирного восстания, во время которого рабочие разрушают капитализм и его цивилизацию под предводительством тайного и в высшей степени зловредного «Братства разрушителей». Это восстание не имеет ни плана, ни цели, но ведет к массовым убийствам и беспорядкам, достигающим высшей точки в эпизоде, от которого книга берет свое название.
Улицы Нью-Йорка устланы таким количеством трупов, что лидер восстания, Цезарь Ломеллини, решает соорудить из них колонну: мертвые тела укладываются рядами и заливаются бетоном. Вельштейн составляет для этой колонны надпись, представляющую эпитафию цивилизации:
Пораженный всем виденным зрелищем мертвой цивилизации не менее, чем осудившим ее приговором, Вельштейн бежит назад, в далекую Африку, в одно из немногих мест, не задетых катастрофой, и там принимается за устройство республики на принципах, способных, по его мнению, устранить опасность классовой борьбы. Тут высказывается старая мечта мелкобуржуазных радикалов о свободном предпринимательстве без эксплуатации, очень схожая с тем, что Доннели и его единомышленники-популисты хотели иметь в Америке. Нельзя сомневаться в искренности его намерений; но его беспомощность при его ненависти к монополистическому капитализму, с одной стороны, и страхе перед рабочим классом и непониманием его — с другой, также очевидна.
Другой утопией, также обещавшей свободное предпринимательство без эксплуатации в одном из поселений в Восточной Африке, была книга «Свободная страна. Социальный прогноз», опубликованная в 1890 году австрийским экономистом Теодором Герцкой. Это совпадение покажется менее удивительным, если вспомнить, что в результате путешествий по Восточной Африке, предпринятых в те годы, были обнаружены большие площади, пригодные по климату для поселения европейцев, и что страна была как раз накануне освоения. Обе книги были написаны в те годы, когда Британская восточно-африканская компания подготавливала формальную аннексию всей области. Утопия Герцки несколько выделяется тем, что вместо того, чтобы изображать общество как действующее предприятие, она показывает, как его закладывают и развивают. Он, как и Кабэ, был свидетелем попыток осуществить на практике его фантазии. Результаты, однако, были еще ничтожнее, чем у икарийцев.
Рассказ об основании Свободной страны изобилует тщательно обрисованными деталями, вплоть до экипировки каждого члена разведывательной партии «шестью полными комплектами нижнего белья из легкого упругого шерстяного материала, так называемого «егерского белья». Нетрудно себе представить, что при таком старте все дальнейшие препятствия на пути становления утопического государства устраняются самым блистательным образом.
Это государство основывается на общности владения землей, сочетающегося со свободным предпринимательством в области производства. Любой человек или группа людей могут получать беспроцентные ссуды на организацию предприятий, которые разрешено создать, причем заем погашается взносами. Основная часть продукции производится кооперативными организациями, продукты потребления распределяются между гражданами в соответствии с выполненной ими работой. Обеспечиваются продуктами женщины, дети и нетрудоспособные. Свободная страна — это Утопия просвещенного эгоизма.
«Все было организовано так, чтобы по возможности устранить все препятствия на пути проявления разумного частного интереса. Становилось особенно важно дать надлежащее направление высшей воле в государстве и всемерно помочь эгоистическим интересам быстро и правильно осознать свою истинную выгоду».
Ни коммунизм, ни нигилизм — два пугала тех дней — не смогли привиться в подобной стране, это следует считать явлением скорее отрадным, чем достойным удивления.
Почти все, что было сказано об ответе на «Через сто лет», можно отнести и к «Картинам социалистического будущего» Эйгена Рихтера (1893). Он рисует явно нелепую картину социализма, опровергнутую всем тем, что произошло с 1917 года. Его социалистическое правительство конфискует личную собственность и мелкие сбережения и упраздняет деньги. Детей отбирают у родителей, престарелых людей заставляют селиться в особых домах. Все, вплоть до самого мелкого предприятия с одним рабочим, национализируется в течение суток. Немудрено, что после таких мер напрашивается вывод (неверность которого теперь доказана на практике), что социализм поведет к падению производства продукции, так что рабочие будут получать меньше, чем при капитализме. Перед нами снова обычная картина полицейского государства, в котором бюрократические безумства и злоупотребления привели угнетенных до крайности рабочих к восстанию. Тут можно еще раз указать на то, что некоторое оправдание картине, нарисованной Рихтером, можно найти в тех оппортунистических ошибках и недиалектическом мышлении, которые уже тогда проявлялись в социал-демократической партии в Германии и в других странах.