Английская Утопия
Шрифт:
Это очень важно отметить, потому что хотя он формально сделался социалистом лишь в 1883 году, его жизнь и творчество составляют неделимое целое, протянувшееся без перерыва и отклонений от его ранних романов до социалистических трудов зрелого возраста. Моррис всю жизнь учился, углублял свое понимание мира и расширял свой кругозор, но ему ни от чего не приходилось отрекаться, поскольку на каждой новой ступени его настоящее было лишь исполнением его прошлого. От Раскина он научился рассматривать искусство (в широком смысле) не как особый род деятельности, производящей специфический род предметов роскоши, а как существенную часть всей жизни человека. «Искусством» было все, созданное людьми, свободными и находившими удовольствие в своей работе. Предметы искусства отличались от товаров коммерческого производства тем, что последние были сделаны без радости и по принуждению. Такой взгляд не мог логически не повести к критике современного общества, а Моррис не был человеком, способным отступить от своих выводов и не попытаться довести их до конца.
Так, он стал очень рано задавать вопрос: «Что нужно
«Они жили непринужденно и пользуясь радостями, хотя и без излишеств и несоразмерных желаний. Они занимались физическим трудом и утомлялись; и они отдыхали после работы, и пировали, и были веселы; завтрашний день не был для них бременем, и о вчерашнем не хотелось забывать; жизнь не позорила их, и смерть не была им страшна».
Ко всему этому надо прибавить еще одну черту. В одном из своих ранних рассказов «Свенд и его братья» (1856) он писал о народе богатом, сильном и многочисленном, владевшем всеми искусствами, обладающем всеми талантами:
«Не должен ли был король гордиться народом, который так много помогал миру достичь полного совершенства и даже надеялся, что его внуки увидят это?
Увы, увы! — король и священники, дворяне и горожане — все были рабами не в меньшей степени, чем самый ничтожный серв, и даже в большей мере, потому что они были ими по собственному желанию, а он серв — против воли».
Еще будучи молодым Моррис высказывает свое суждение о блеске и нищете викторианской Англии. С самого начала, и чем дальше, тем яснее, он видел, что человек может быть счастлив только в свободном обществе. Лучше всего он познал это на собственном опыте, так как сам обладал больше, чем какой-либо другой человек его времени, всем, что нужно, чтобы быть счастливым: силой и талантом, большими средствами, преданными друзьями и работой по душе. Что бы он ни предпринимал, он делал хорошо, и каждое его начинание приносило успех. Но он оставался неудовлетворенным, потому что не мог полностью наслаждаться тем, чем не могли наслаждаться все. «Я не хочу искусства для немногих, как не хочу образования для немногих или свободы для немногих», — писал Моррис.
Поэтому он начал изучать природу этой свободы, заниматься историей тех времен и народов, когда ее было как будто больше, и спрашивать, почему отсутствуют даже признаки ее в буржуазно-демократической Англии XIX века? Более всего он уделял внимания литературе и героическим временам истории Северной Европы и нашел, что самый свободный строй, существовавший когда- либо в мире, был в Исландии. Он очень быстро уловил основной факт, заключавшийся в том, что свобода в Исландии была результатом почти полного отсутствия классовых подразделений, а как только он осознал, что свобода означает уничтожение классов, он тем самым встал на путь сознательного социализма. Моррис был пламенным поклонником бесклассового общества, решившим искать и добиваться его всеми возможными средствами. Путь к нему он нашел в марксизме, избегнув тем самым тех разочарований и крушений, которые испытал в наше время Д. X. Лоуренс, пытавшийся разрешить тот же вопрос без этой руководящей нити. Моррис любил прошлое и понимал его лучше Лоуренса, но он никогда не совершал ошибки, пытаясь возвратиться к прошлому. Он посетил Исландию для того, чтобы вооружиться знаниями и силой для борьбы, но не для того, чтобы уйти от настоящего. Он знал, что бесклассовое общество будущего может возникнуть только из того, что существует сейчас и будет достигнуто только посредством классовой борьбы, иначе говоря — революции. Вследствие этого Моррис хотя и называл себя социалистом в общем смысле, но любил употреблять слово «коммунист», когда хотел уточнить, к какой категории социалистов он принадлежит. Моррис пользовался этим словом отнюдь не в качестве приятной исторической реминисценции, но совершенно точно, понимая полностью все, что оно за собой влечет. В 80-е годы называться коммунистом — значило следовать двум принципам, имевшим, как тот, так и другой, дурную репутацию. Коммунист прежде всего был сторонником Парижской Коммуны, в то время события совершенно свежего и предмета ужаса буржуазии, поскольку Коммуна была великим практическим примером диктатуры пролетариата. Моррис никогда не переставал защищать Коммуну и прославлять ее дела. Во-вторых, коммунист должен был принять учение Маркса, изложенное в Коммунистическом Манифесте. О Моррисе писали столько глупостей, что и сейчас еще необходимо подчеркивать, что он был марксистом в соответствии со своим пониманием марксизма, и всегда помнить, что в то время значительная часть трудов Маркса и Энгельса была недоступна английским читателям и что английский социализм находился практически еще на ранней ступени развития. Отсутствие того опыта — своего, английского, и международного, — какой у нас есть теперь, приводило к грубым ошибкам. Те, кто не признают за Моррисом права называться марксистом, делают это потому, что или настолько невежественны в марксизме, что не узнают его в том виде, в каком он обнаруживается в сочинениях Морриса, где он нередко выражен в весьма своеобразной форме, или же потому, что создали себе о Моррисе предвзятое представление, в защиту которого готовы исказить прямой смысл того, что он писал или говорил [77] .
77
Уместно
Он был марксистом в том смысле, что, принимая принципы марксизма, превосходно понимал необходимость практической деятельности. С 1883 года, когда он вступил в Социал-демократическую федерацию, и до своей смерти в 1896 году Моррис отдавал все свое время, энергию и средства делу социализма. Он посвятил ему свои лучшие сочинения этих лет и, помимо этого, принимал участие в тяжелой повседневной работе движения, а также в лично для него очень неприятных внутренних спорах, которые раздирали тогда социалистическое движение. Здесь неуместно говорить о них или об истории движения в те времена, если бы даже и нашлось для этого место. Следует сказать лишь о том, что в десятилетие, предшествовавшее выходу «Вестей ниоткуда», Англию потряс кризис, сопровождавший утрату ею мировой монополии; в эти десять лет массовая безработица вызывала забастовки безработных, профсоюзное движение ожило, главным образом под руководством социалистов, и сам социализм в своей современной форме стал сильно развиваться, сначала среди небольших групп, но оказывая косвенное влияние на широкие массы рабочих.
Моррис играл во всем этом брожении центральную роль, и именно события указанного десятилетия и составили фон «Вестей ниоткуда». Если данная утопия по содержанию богаче предшествующих, то объясняется это тем, что она писалась не вне связи с событиями эпохи, а составляла часть той борьбы, которую вел человек, бывший одновременно научным социалистом и большим поэтом. Книга Морриса — первая неутопическая утопия. Во всех предыдущих утопиях наше внимание привлекают частности, но здесь, если мы и можем усомниться в той или иной подробности, важнее всего чувство исторического развития и человеческое понимание условий жизни в бесклассовом обществе.
Таковы в общих чертах элементы, составившие «Вести ниоткуда»: одни — принадлежащие Моррису и свойственные ему, другие — проистекающие из условий того времени, тогда как некоторые являются результатом взаимодействия тех и других. Теперь пора вернуться к самой книге и прежде всего отметить, что она была написана с определенной целью: во-первых, заменить картину жизни при социализме, нарисованную Беллами, которую Моррис считал неправильной, дав вместо нее другую, которая представлялась ему правильной, и, во-вторых, подбодрить своих товарищей и вдохнуть в них веру, напомнив о той положительной цели, к которой должны были привести их усилия.
Вследствие этого ему не нужно было подражать Беллами или пытаться превзойти его нагромождения технических средств и приспособлений, жизнь под аккомпанемент вечно играющей музыки на манер передач Би-би-си (очень характерно для Беллами, что единственное развлечение, упомянутое в его утопии, — это нечто похожее на то, что мы теперь понимаем под «слушанием радио»), его огромную сеть труб, по которым стандартные товары доставляются на дом из гигантских складов, его все усложняющиеся машины. Подобные планы могли казаться привлекательными в 1890 году, но мы, видящие современные чудеса техники, какие и не снились Беллами, знаем, как мало они обеспечивают счастье, взятые сами по себе. Моррис, полностью сознавая, что социализм подразумевает победу человека над окружающим его миром, не углубляется в детали технического характера и упоминает о них лишь вскользь и случайно. Он интересовался не технической сложностью вещей, а новыми производственными отношениями людей и вызванным этими новыми производственными отношениями преобразованием человеческих отношений и человеческой природы.
Беседуя со старым Хэммондом, историком, в чьи уста он вложил рассказ о наступлении социализма, Моррис (все рассказывающий от первого лица) упоминает о «человеческой природе».
«Человеческая природа! — пылко воскликнул старик. — Какая человеческая природа? Природа бедняков, рабов, рабовладельцев или человеческая природа зажиточных, свободных людей? Которая? Ну, говори!»
Именно человеческая природа обеспеченных свободных людей и представляет постоянный и основной интерес «Вестей ниоткуда», та человеческая природа, в формировании которой не участвовали ни бедность, ни эксплуатация, ни конкуренция, ни страх или алчность. При таких условиях он в состоянии показать, как и почему бесклассовое общество, в котором пороки капитализма настолько исчезли, что даже память о них не сохранилась, может породить новый вид счастья, чувство товарищества, терпимости, всеобщую учтивость в обращении, радость жизни, наслаждение материальным миром, которые нам трудно себе представить. Благодаря тому, что Моррис поразительно сочетал в себе дарования и опыт, необходимые, чтобы совершить такой подвиг воображения, его книга и сохраняет свое место среди немногочисленных классических произведений социализма. Терпеливо, прибегая к многочисленным и детализированным доказательствам, он показывает, что пороки, которые обычно приписываются «человеческой натуре», на самом деле является следствием капитализма.