Английская Утопия
Шрифт:
Были, конечно, частичные исключения, вроде Блейка, но вся картина в общем не изменялась вплоть до последних десятилетий XIX века. Теперь уже нельзя было по-прежнему игнорировать угрожающий и непреложный подъем нового класса. Становилось очевидным, что если Утопия сможет когда-нибудь быть реализована, она будет следствием грядущей рабочей революции, а не последней главой, завершающей буржуазную революцию. Отсюда тревога Грэга, Доннели, Брама. В двух предшествующих разделах этой главы мы проследили дальнейшее развитие этого процесса, мы видели реакцию на непродуманный оптимизм Уэллса и имеющий, может быть, большее значение отход его в старости от своего раннего оптимизма.
Так мы подошли в известном смысле к концу истории английской Утопии. Теперь перед нами, с одной стороны, буржуазия, отождествляющая свое будущее
Это обобщение имеет, как это обычно бывает, исключение — книгу «Неизвестная страна» лорда Сэмюэля, опубликованную в 1942 году, но «задуманную и написанную в основном до войны». Это произведение, написанное в форме продолжения «Новой Атлантиды» Бэкона, так строго выдержано в традиционном стиле утопии, что иногда кажется, что это скорее академическое упражнение, чем серьезная оригинальная работа. Да и Сэмюэль, как и либеральная партия, признанным теоретиком и философом которой он является, представляет сам какой-то пережиток прошлого.
Как и следует ожидать от продолжения «Новой Атлантиды», большое место уделяется прогрессу науки и изобретений, а также образованию. Но самым интересным во всей книге является то, что, когда либералу-философу понадобилось строить идеальную экономику, он вынужден был основывать ее на классической формуле Маркса «от каждого по способностям, каждому — по потребностям». Утопия Сэмюэля, как и Мора, представляет бесклассовое коммунистическое общество, и к его чести нужно отнести, что он отказался от неуклюжих теорий, к которым вынуждены были прибегать Беллами, Герцка и Уэллс, чтобы построить приемлемую Утопию на какой- то другой основе.
Нельзя было бы требовать, чтобы нам был показан Бензалем, достигший бесклассового общества посредством классовой борьбы или революции. Напротив, классовой борьбе уделяется очень мало места в истории бензалемцев, и взгляды их на революцию были идентичны с взглядами одного английского вига XX века:
«Насилие является сущностью революции; возможно, что она преследует моральные и гуманные цели, но, применяя средства аморальные и жестокие, она еще дальше отодвигает эти цели. Точно так же нельзя говорить, что «хуже, чем есть, не мо жет быть». Ухудшение всегда возможно, и случается очень часто. Страдания порождают революцию, а революции приносят новые страдания».
Поэтому бензалемский общественный строй
«не был установлен сразу при помощи революционного возмущения, но формировался столетиями: однако за последние сто лет под влиянием стимула сутуризации продвижение было более быстрым, чем когда-либо раньше».
Сутуризация — операция, при помощи которой размеры черепа, а следовательно, и природные способности детей, увеличиваются, — представлена как подлинно волшебное средство, производящее социальные изменения. Это типичное средство утопизма в его последней стадии. Если не признавать классовую борьбу средством изменения общества, то это изменение должно всегда приходить извне — от монарха, как в ранних утопиях, от абстрактного разума или необъясненного изменения душевных свойств, наконец, от какого-то творческого чуда. А так как упадок религиозной веры затрудняет признание нами чуда в смысле сверхъестественного вмешательства в человеческие дела, современные писатели-утописты обращаются к науке в надежде, что это может быть совершено ею. Эту тенденцию мы ясно видели у Уэллса, а в другой форме ее можно обнаружить в «Назад к Мафусаилу» Шоу, где темой служит возможность удлинения жизни человека до трехсот лет.
Какую бы форму ни приняло это обращение к внешним факторам, на практике оно выливается в утверждение, что общество нельзя изменить без какого-либо физического, биологического изменения человека, и тоже самое, лишь несколько иначе, выражено Сэмюэлем. Как и в книге Уэллса «Люди как боги», где он сделал представителями
И так как Сэмюэлю казалось, что всего этого еще мало, чтобы показать, что его «коммунизм» не имеет ничего общего с коммунизмом Маркса и Ленина, он прибавляет к своей утопии небольшой фарс в виде посещения группы небольших островов невдалеке от побережья Бензалема, образ жизни обитателей которых походит на тот, который существует, по представлениям автора, в главных европейских странах. На одном из этих островов Улмии
«появился теоретик, учение которого, претендовавшее на простоту, логику и исчерпывающий охват исторических фактов, на самом деле было сложным, запутанным и пристрастным до последней степени. Оправдываясь этой теорией, кучка неистовых людей произвела революцию, и Восточный остров стал «Союзом логических материалистов-идеалистов».
Насколько я мог понять, теория, как видно, была основана на странной гипотезе, что человеческое общество всего-навсего продукт экономических факторов и что вся история человечества не что иное, как вариации на одну и ту же тему: производство и потребление ценностей. Придерживаясь этих идей, народ сделал материализм своим символом веры, а орудия труда — своей эмблемой; их национальным гербом стали вилы, скрещенные с пилой, а девизом — «Вещи правят людьми».
Как мне сказал Ламон, эта теория настаивает на том, чтобы государство было бесклассовым и уравнительным. «Наша собственная система в Бензалеме, — сказал он, — того же порядка. Но тогда как у нас это было достигнуто после подготовки, длившейся несколько столетий, причем принцип заключался в том, чтобы все население поднялось до достигнутого высшего уровня, здесь равенство было введено гораздо более простым и быстрым методом, состоявшим в том, чтобы довести всех до самого низшего уровня».
Сатира всегда признавалась законным орудием писателя-утописта, и марксизм и СССР такие же законные объекты сатиры, как и любые другие, но врядли можно назвать сатирой приписывание чему-либо ряда свойств и принципов, которых у него нет. И хотя искаженное изображение марксизма стало явлением обычным, все же несколько странно, чтобы писатель такого значения, как Сэмюэль, оказался настолько невежественным в наиболее элементарных принципах марксизма или так мало заботился об их честном изложении, как это видно из приведенных выдержек. Книга, в целом дающая одной рукой то, что отнимает другой, приходящая к заключению, что Британии нужно, в сущности, лишь слегка быстрее продвигаться по пути, по которому она следует, носит на себе печать усталости и банальности, полностью отражая тот тупик, в который зашла теперь либеральная мысль.
Но какой бы она ни была, все же эта утопия — единственная за последние годы, которая претендует на положительный характер. О нескольких других произведениях будет достаточно лишь бегло упомянуть. Имеется прежде всего обширная коллекция весьма недолговечных книг, в которых утопическая форма использована в качестве строительных лесов для романической фабулы, чье главное назначение развлекать; о них стоит упомянуть лишь как о доказательстве продолжающейся популярности утопической формы. Типичными книгами в этом роде, хотя и разного достоинства, являются «Остров сирот» Розы Маколей (1924), «Потерянный горизонт» Джеймса Хилтона (1933) и «Они нашли Атлантиду» Денниса Уитли (1936). Из них наиболее заслуживает внимания «Остров сирот», представляющий живо написанную фантастическую повесть о возникшем на одном острове на Тихом океане (в результате кораблекрушения у этого острова) поселении группы детей-сирот под присмотром набожной воспитательницы — старой девы с твердыми принципами. Открытие острова через семьдесят лет дает повод для забавной, хотя и поверхностной сатиры над жизнью викторианской и современной Англии, причем автор очень тонко использовал интерес, вызываемый темой о необитаемом утопическом острове.