Анимист
Шрифт:
– Лимуры! Это надменные, бездарные хвастуны, которые ненавидят все, что не могут контролировать. Они ненавидят то, чего не понимают. Они и хуманов-то не любят! Волшебство – часть природы, духи и боги – наши друзья и союзники, они дают нам мудрость, советы и наставление, помощь, силу и власть… – Джиена жадным взглядом уставилась в пространство. – Ради этого я не остановилась бы перед убийством.
– Верю, – сказал Алекс. – И именно в этом часть проблемы.
Джиена пристально посмотрела на него.
– Считаешь себя страдальцем, ученик анимистов? Да ты представляешь, что вынесла! Я родилась в борделе! Что я испытала… меня-то никто
– В один прекрасный день ты вернешься и покажешь им, да? – прервал Алекс. – Мехмех, не смеши меня! Думаешь, я не слышал этого раньше, от новых студентов в колледже? «Ах, никто меня не ценит! Вот стану анимистом, свяжу большого тирга или прекрасного орникса с развевающейся гривой, а потом вернусь с ним домой, и все поймут…» Потом оказывается, что впереди много работы, вони и травли, и большинство уходит. Может быть, кто-нибудь из них потом становится волшебником. Но стоит ли класть на это жизнь? Жить, делая то, что делаешь, только из-за того, что думает, говорит и делает кто-то другой? Разве это не такое же рабство, как любое другое?
Джиена сжала кулаки; на миг Алексу показалось, что она ударит его, но он слишком устал, чтобы сопротивляться. Но она выместила злость, с силой ударив кулаком по переборке, а потом закрыла лицо руками и придушенно разрыдалась. Классическая переадресация импульсов противоречия/разочарования с оттенками и самоистязания, и реакции страха. Но, даже зная это, Алекс чувствовал себя просто кучей дерьма.
– Неправда… нет. Никому нет до меня дела, никто не понимает… только боги могли бы…
– Тебе надо будет найти их самой, – вздохнул Алекс. – Я совсем не был обязан говорить тебе все, что говорил; почему ты не займешься этим сама?
– Я пыталась! – огрызнулась она; мокрое от слез лицо потемнело от гнева. – Духи не будут говорить со мной! Я недостойна! Я не такая, как ты, Алекс, у меня нет врожденного таланта. Если я хочу доступа к волшебству, мне придется работать ради него, тяжело работать. Я пробовала…
Матрос-грыз, скакавший мимо, остановился и, увидев бурную сцену, широко открыл черные глаза.
– Пошел прочь, Кеп! – заорала Джиена; тот в ужасе перепрыгнул через ее ноги и побыстрее ускакал вверх по лестнице. Джиена шмыгнула носом. – Всю жизнь я хотела быть особенной. Значительной, чтобы все уважали. Разве это не то, о чем все мечтают?
– Ты… – начал было Алекс, но она прервала его.
– Только не говори, что надо гордиться собой, радоваться тому, что имеешь. Волшебство – моя мечта, моя вера.
– Это прекрасно, но незачем принуждать других добиваться того, чего хочешь ты. И все равно это какая-то мнимая сила. Есть множество настоящих, хуманских путей к силе и уважению, а волшебство – это просто… мошенничество!
– Нет! Это единственная истина в мире, полном лжи. С твоим талантом ты мог бы стать великим…
– И если ты сможешь обратить анимиста-подмастерье в ту или иную веру, они будут так благодарны, что за компанию возьмут и тебя, – пошутил Алекс. Но Джиена не засмеялась; ее лицо вдруг застыло. Хотя наставники и предупреждали о таком, он ощутил скорее печаль, чем испуг. – Нет, Джиена. Этого не будет. Я и так уже слишком долго жил для других. И не собираюсь наниматься еще на семь лет работы – даже ради орудий времени. Или даже ради тебя.
Соперничество
Голос Джиены был холоден.
– Я думала, ты поможешь мне… но ты не можешь помочь даже себе самому. – Она встала и, сжав ручку дверцы, с отвращением посмотрела на него. Ее глаза лихорадочно блестели. – Ты ограниченный параноик, надменный, себялюбивый ублюдок, и я ненавижу тебя. Надеюсь, ты умрешь от чахотки.
Она так хлопнула дверцей, что одна из досок треснула, но Джиена уже умчалась на палубу.
Алекс свернулся в клубок, закутался в одеяло. Его била дрожь. Голос Джиены звенел в ушах, и он ругал себя; несколько слов, какой-нибудь простой совет, возможно, помогли бы дружбе… ну и что, что она фантазерка? Почему он сказал то, что сказал? Почему ему сразу же стало гораздо хуже?
Весь дрожа, Алекс еще плотнее завернулся в одеяло; в заложенных легких свистело и хрипело. Медленно тянулись часы. Когда он попытался открыть дверцу, оказалось, что треснувшая дощечка заклинила шарнир; сил вытащить ее самому не было, а голос от кашля пропал, и он не мог позвать на помощь.
Вместе с лихорадкой пришел страх, трезвая оценка болезни. Он слишком болен, слишком слаб, как-то слишком уж болен. Что-то очень неправильно. Вполне возможно, его смерть пригодилась бы Джиене. Он никогда не чувствовал себя настолько одиноким, настолько беспомощным; казалось, злоба давит на него все сильнее по мере того, как угасает свет в узком иллюминаторе и крохотная, провонявшая потом каюта погружается в темноту. Алекс пытался бороться с удушающим страхом смерти при помощи медитации, но вместо этого провалился в туманный бред.
Темнота была полна огней и извивающихся, кружащихся теней, подобно Офиру с подхваченными штормом висами. Однако огни не были бесформенными: мимо проплывали треугольники, симметрично переплетенные ветви с отростками и кристаллические решетки, из которых прорастали многоцветные молнии. Все это окружала туча пылинок, похожая на большую стаю птиц, отдельные пылинки сплетались в изменчивые узоры. Пылинки кружились вокруг него, как птицы; Алексу казалось, что его уносит потоком, но нет ни сил, ни воли даже поднять руку, чтобы отмахнуться от клювов пылинок-птиц. Боли не было – только холод и ужас; он не мог пошевелиться, не мог закричать, только беззвучно выть от мучительного страха, одиночества, отчаяния. Казалось, его обволакивает пятнистая скользящая чернота, пылинки завивались вокруг него в спираль, превращающуюся в огромный черный водоворот, в горловине которого сверкала молния. Он почувствовал, что его уносит туда, и снова закричал – безмолвная мольба, крик о помощи, звенящий в темноте.
Внезапно что-то прорезало черноту, подобно падающей звезде, – одинокий лучик света. Пылинки кипели вокруг этого луча, но не могли коснуться: он двигался слишком быстро. Вдруг Алекс понял, что может двигаться, может ползти – медленно и слабо, каждое движение требовало усилия, словно он бился в складках густой сети. Снова пронесся лучик света, преследуемый пылинками, и Алекс потянулся к нему; тот повернул в полете, приблизился, стал больше. Вспыхнул ослепительный свет, и пылинки темноты отхлынули от света; водоворот словно иссяк. Пылинки, казалось, разлетелись в стороны, что-то отыскивая, а потом рассеялись. Отогнанные от него, они нашли другую цель… но окружающий его теплый свет отогнал видения.