Анка
Шрифт:
Анка заперла дверь кабинета и уже на ходу бросила Бирюку:
— Поторопись со списком… я скоро вернусь…
— За список, Анна Софроновна, не беспокойтесь. Через час будет готов.
Анка вышла на улицу. Самолет сбавлял газ, шел на посадку. Из-за угла выскочил запыленный «газик». Шофер, увидев Анку, остановил машину, выпалил скороговоркой:
— Где секретарь райкома?
— В море.
— Эх, черт побери! — с досадой крякнул он.
— Да он скоро вернется. Вы поезжайте на МРС и ждите его там. Рыбаки обещали быть дома к обеду.
— К
Обливаясь потом, Анка почти бежала. За хутором остановилась, перевела дыхание. Она видела: самолет, подпрыгивая, пробежал немного и остановился; вот летчик вылез из кабины, стал на крыло и спрыгнул на землю; техник-моторист, поговорив с ним о чем-то, скрылся в сторожке и вышел оттуда со свернутыми постельными принадлежностями. Прежде чем направиться к самолету, он протянул руку в сторону Анки, стоявшей на окраине хутора.
И тут-то в голову Анке пришла страшная мысль, от которой она ощутила во всем теле озноб…
«Да это ж он прилетел проститься со мной… Ну, конечно, проститься… Вот и моторист садится в самолет… Значит…» — и она опрометью бросилась навстречу летчику, не переставая кричать:
— Яша!.. Яшенька!..
Но вдруг она остановилась с широко открытыми глазами, безмолвная и окаменевшая… И рост, и размашистая походка, и коричневого цвета шлемофон — все напоминало о нем, о родном и любимом человеке, но лицо!.. Оно ей совершенно не знакомо.
— Простите, — козырнул летчик, — вы Анна Софроновна Бегункова?
Анка молча кивнула головой.
— Я от товарища Орлова… Он срочно отозван командованием… Вам, наверное, известно уже о вероломном нападении…
— Да, да! — как-то машинально проговорила Анка.
— Так вот… Он передал вам записку…
— Что? — вскрикнула Анка и ухватилась за руку летчика. — Где он?
— Я же вам сказал, он срочно отозван командованием. А вот записка вам от него.
— Ах, записка!.. Спасибо… — она разжала пальцы, выпустив руку летчика, взяла сложенный вчетверо листок, вырванный из блокнота. — Вы уж извините меня… — и стыдливо опустила голову.
— Ничего, ничего. Это вы извините. Я должен сейчас же улетать.
— Так скоро?
— Ни минуты больше не могу задерживаться. Прощайте! — и он пожал Анке руку.
— Вы увидите его? — спросила Анка.
— Не знаю. Может, и придется встретиться. Все может быть.
— Да, да… Вы обязательно должны встретить его… Скажите ему, что я… Да он и сам знает… — голос ее оборвался, и она отвернулась. Из глаз неудержимо хлынули слезы.
— Хорошо, Анна Софроновна! Я передам. Прощайте, — летчик побежал к самолету.
Анка почувствовала, как у нее внезапно слабеют, подламываются в коленях ноги, и она опустилась на жесткую, выжженную солнцем траву. Силы оставили ее. Она развернула записку и прочла наспех набросанные карандашом короткие строки:
«Милая, родная Аннушка!
Я очень тороплюсь. Жди письма. Це-
лую, люблю навсегда.
Яков».
— Куда
Еще до захода солнца на морском горизонте показалась флотилия Бронзокосской МРС.
Суда шли с разных сторон, и по мере их приближения к Косе интервалы между ними заметно уменьшались. Моторы работали с полной нагрузкой, и от набегавших волн, ударявшихся о форштевни, разлетались в стороны фонтаны сверкающих брызг.
Слева от «Буревестника» шли «Темрюк», «Азов» и «Ейск», справа — «Таганрог», «Керчь», «Бердянск», «Мариуполь». У самой Косы интервалы сократились настолько, что суда сблизились вплотную. Зотов сложил ладони рупором, крикнул с «Темрюка».
— Слыхали?
Дубов кивнул головой.
— Видать, придется сменить винцарады на шинели, а дубовые колотушки на винтовки!
— Нужно будет — сменим! — ответил Дубов. — А перед фашистской сволочью, головы не склоним. Это им не Франция и не Австрия, а Советская Россия!.. — и он поднял руку со сжатыми в кулак пальцами.
«Буревестник» обогнул косу и вошел в залив. Жуков стоял, прислонившись спиной к мачте, и смотрел на берег, усеянный людьми. Он не заметил ни одного взмаха платком, ни одной поднятой для приветствия руки, не услыхал: ни одного радостного возгласа, которыми обычно хуторяне встречали рыбаков, благополучно возвращавшихся с моря домой. Люди, пришибленные общим горем, внезапно обрушившимся на них, стояли печальные и безмолвные. И Жуков понимал, как неизмеримо велико это горе, как глубока боль, которую ощутил в своем сердце каждый советский человек, узнав о вероломном нападении гитлеровских разбойников…
На пирсе стояли Кавун, Васильев и Кострюков, поджидая суда. Первым пришвартовался «Буревестник». Становились на прикол поочередно «Темрюк», «Ейск» и остальные суда. На деревянном помосте пирса сразу стало людно.
— Это чудовищно… но факт… — покачал головой Жуков, подходя к Васильеву, Кавуну и Кострюкову. — Какая неслыханная подлость! Без объявления… из-за угла напасть.
— Они на рассвете, когда люди спали, наши города бомбили, — сказал Кострюков. — По радио передавали.
У Жукова задергалась щека.
— На рассвете?.. Города бомбили?..
— Бомбили, — подтвердил Васильев. — Севастополь, Одессу, Киев, Минск…
К Жукову подошел шофер, слегка потянул за рукав гимнастерки:
— Андрей Андреевич, едемте скорее. Вас вызывают в обком.
— Едем, едем, — заторопился Жуков. — До свидания, товарищи…
На взгорке, у обрыва, возле райкомовской машины стояли Анка и Евгенушка. Девочки играли в стороне, о чем-то беззаботно щебетали. Дубов сдавал приемщику рыбу, и Евгенушка дожидалась его. Жуков поздоровался с подругами, пристально посмотрел на них, спросил Анку: