Анн Предай
Шрифт:
– Как? Мадемуазель уже ушла?
– Да, – ответил он, – она очень торопилась.
На мгновение он забылся, поддавшись накатившей на него волне отчаяния, и, страдая от необходимости жаловаться, тихо промолвил:
– Мне так одиноко, славная моя Луиза! И это правильно. Моя дочь еще слишком молода, чтобы разделять печальную участь живого трупа.
– Не говорите так, мсье! – откликнулась Луиза. – Мадемуазель страдает, но по-своему. Тут мы как-то разбирали старые вещи мадам, так у нее все время глаза были на мокром месте.
Все, что оставила после себя Эмильен, уложили в картонные
– А… а куда моя дочь все это подевала? – поинтересовался Пьер.
– Она нашла им применение, – ответила Луиза.
– Какое?
– Сейчас столько нуждающихся! А мадемуазель такая добрая. И мне тоже перепал подарочек. Черное пальто с меховым воротником нашей бедной мадам, ее каштановый свитер и блузка, которая так шла ей…
– Какая блузка?
– Голубая. Но успокойтесь, мсье, я ни за что не явлюсь в ней к вам. Я так боюсь вас огорчить.
Пьер опустил голову. Гардероб его жены развеян по ветру, на все четыре стороны, какие-то незнакомки носят одежды, освященные телом Эмильен! Храм разграблен, алтарь осквернен… Но в тот вечер ему не хватило смелости противиться воле Анн. В конце концов, может, так и лучше. Он больше не знал, где он. Ему было плохо… Он попытался припомнить, когда Эмильен купила голубую блузку, оказавшуюся у Луизы. Ах да, три или четыре года назад, перед Рождеством. Эмильен была красивой, веселой…
Воспоминание застыло перед его глазами, но, кроме этого моментального снимка, в душе у Пьера не осталось ничего – он уткнулся носом в прямоугольник глянцевой бумаги.
Луиза унесла тарелки, убрала скатерть. Все-таки Анн могла бы с ним посоветоваться, прежде чем принимать подобное решение. Как она изменилась в последнее время… Раньше она держалась в тени Эмильен, всегда чуточку позади, внимая и соглашаясь, и никогда не вмешивалась в домашние дела. А только матери не стало, она тут же властно утвердилась на освободившемся месте. Никакого междуцарствия, никаких парламентских каникул. Из рук жены Пьер сразу же перешел в руки дочери. Безропотно, обыденно, где-то даже с благодарностью. У него перехватило в горле.
– Луиза, я ухожу! – бросил он на ходу.
На улице ему стало лучше. Свежий воздух и пешая прогулка рассеяли тошнотворный туман его мыслей. Однако у книжной лавки Коломбье его ждало разочарование. Двери магазинчика были закрыты. Мадам Жиродэ появится лишь к трем часам. Не возвращаться же домой? Он не сумасшедший.
Чтобы скоротать время, Пьер зашел в бистро и заказал себе кофе. Через десять минут он снова был на улице. Но в магазинчике его встретила не мадам Жиродэ. Вместо нее за кассой стояла светловолосая, голубоглазая, слегка манерная особа невысокого роста.
– Я пришел за одной книгой, которую мадам Жиродэ лично для меня отыскала. «Париж в июле 1815 года» – подсказал он.
– Я не в курсе, – ответила особа. –
Она принялась рыться в стопках книг, расставленных на длинном прилавке. Пьер взял наугад одну и принялся ее листать. Подборка сводок о боевых действиях армии Наполеона. «Щецин в нашем распоряжении… Нам не о чем больше говорить с русскими. Пусть они приходят к нам сотнями тысяч. Но грохот их шагов будет напоминать не более чем хвастовство. Они побоятся выйти к нам навстречу…»
Тут появилась мадам Жиродэ – белая, хрупкая, напудренная – и рассыпалась в соболезнованиях и извинениях. Не была ли она нескромна, отсылая то письмо? Пьер заверил ее, что он весьма тронут. Она представила ему свою новую продавщицу, мадам Элен Редан:
– Мне уже не хватает физических сил справляться с магазином. Я попросила племянницу, мадам Редан, стать моей компаньонкой.
– Я должна всему научиться, – с улыбкой заметила мадам Редан. – Я совершенно не разбираюсь в книгах на исторические темы.
– Ты все очень скоро узнаешь, моя дорогая, – ободрила ее мадам Жиродэ. – Клиент для нас – не случайный прохожий, он наш друг. Не так ли, мсье Предай? Сейчас я разыщу вашу книгу.
Чуть погодя она протянула ему томик в сафьяновом переплете с богатым золотым тиснением на обложке. Пьер взял книжку с величайшей осторожностью, раскрыл ее и с восхищением прочел надпись на титульном листе.
С черной гравюры, ниже имени автора – «У. Д. Феллоуз, эсквайр» – проступал профиль Наполеона I. На следующей странице расположились цветные миниатюры с изображениями барона де Барри, барона и баронессы Ангулемских, а также графа д’Артуа и самого Людовика XVIII.
Предисловие было дано письмами на английском языке, первое датировано 15 мая 1815 года. Листая страницы, Пьер заметил, как, впрочем, и предполагал, что жизнь во французской столице времен союзнической оккупации автор описывал очень простым, легким для понимания языком. Он порадовался удовольствию, которое доставит ему чтение, и тут же удивился этой пустой мысли.
– То, что вы искали? – спросила мадам Жиродэ.
– Верно, – ответил он. – И сохранилась она прекрасно.
– Я полистала ее. Мне показалось, она полна забавных наблюдений. Думаю, с вашей-то коллекцией книг вы сами смогли бы написать прелюбопытнейшую картину Парижа. Да к тому же глазами иностранцев! Уж они то, я уверена, не пропускали ничего пикантного.
– Да-да, это так, – подтвердил Пьер. – Если бы я умел писать…
Мадам Жиродэ повернулась к племяннице:
– Мсье Предай – настоящая ходячая энциклопедия. Он так много знает о нашем квартале, как никто другой. Это он, к примеру, поведал мне, что Тальма снимал комнату в старом отеле де ля Рошфуко, что на улице Искусств!
– Что вы говорите? – воскликнула мадам Редан.
– Здесь и Давид жил, – подхватил Пьер, – и Себастьен Мерсье. Чуть дальше, в доме 26, находилось старое кабаре «Маленький мавр». Вот туда-то в 1661 году и принесли поэта Сент-Амана, которого на Новом мосту отдубасили люди принца, высмеянного в его песнях. От полученных побоев он скончался. А еще раньше двор этого дома служил неприметным местом для дуэлей.