Анна и французский поцелуй
Шрифт:
Сент-Клер здесь.
Я хочу придушить его отца. Его родители живут отдельно много лет, но отец не позволил матери получить развод. И он содержит любовниц в Париже и в Лондоне, пока Сьюзен одна в Сан-Франциско. Каждые несколько месяцев его отец навещает её, остаётся на пару ночей. Утверждает господство или как это обозвать, чтобы сохранить контроль. И затем снова уезжает.
И вот теперь он ухаживает за ней, в то время как Сент-Клер страдает на расстоянии в шесть тысяч миль. От всего происходящего мне так дурно, что я едва могу думать об этом. Очевидно, что Сент-Клер сам
Мы с Мередит установили очерёдность. Если не постучим ему в дверь, он вообще не выйдет.
Дверь кондитерской открывается, и в помещение врывается холодный ветер. Люстра колеблется как желатин.
— Я чувствую себя такой беспомощной, — говорю я. — Мне жаль, что я не могу ничего сделать.
Мер дрожит и потирает ладони. Сегодня у неё кольца из прекрасного стекла. Они похожи на сахарную вату.
— Я знаю. Я тоже. И я всё ещё не могу поверить, что его папа не разрешил ему прилететь на День благодарения.
— Он не разрешил? — Я потрясена. — Когда это было?
И почему Мер знает об этом, а я — нет?
— Его отец узнал о плохой успеваемости. Джош сказал мне, что директриса позвонила: её обеспокоило его состояние — и вместо того, чтобы позволить сыну поехать домой, он сказал, что Сент-Клер не сможет никуда полететь, пока снова не начнёт вести себя «благоразумно».
— Но он никак не сможет сосредоточиться на чём-либо, пока не увидит её! И она нуждается в нём, она нуждается в его поддержке. Они должны быть вместе!
— Это так типично для его отца: использовать подобную ситуацию против него.
Меня снова начинает снедать любопытство.
— Ты когда-нибудь его видела? Его отца?
Я знаю, что он живёт около США, но никогда его не видела. И Сент-Клер, конечно, не хранит его изображение в рамочке.
— Да, — осторожно говорит она. — Видела.
— И?
— Он был... милым.
— МИЛЫМ? Как он может быть милым? Этот мужчина — монстр!
— Я знаю, знаю, но у него... безупречные манеры. Он много улыбается. Такой солидный. — Она внезапно меняет тему: — Думаешь, Джош оказывает плохое влияние на Сент-Клера?
— Джош? Нет. Ну, возможно. Я не знаю. Нет.
Качаю головой. Очередь продвигается на дюйм. Мы вскоре увидим витрину. Я уже различаю золотистое яблоко тарт татен [33] . Край глянцевого шоколадно-малинового гато.
Сначала местная еда казалась слишком искушённой для моих вкусов, но три месяца во Франции, и я понимаю, почему французы славятся своей кухней. Едой здесь наслаждаются. Обед в ресторане измеряется часами, а не минутами. Так не похоже на Америку. Парижане ходят на рынки каждый день за свежими фруктами и овощами и часто посещают специализированные магазины сыров, рыбы, мяса, домашней птицы и вин. И кондитерские.
33
Тарт
Больше всего я люблю кондитерские.
— Просто, кажется, Джош говорит ему, что это нормально забить на школу, — давит Мер. — Я чувствую себя плохим полицейским. «Вставай. Пора в школу. Делай домашнюю работу». Понимаешь? А Джош просто: «Фиг с ним, дружище. Забудь».
— Да, но я не думаю, что он говорит Сент-Клеру забить на школу. Он просто понимает, что Сент-Клеру сейчас не до этого.
Но мне немного неприятно. Хотелось бы, чтобы Джош оказывал поддержку более ободрительным способом.
Мер хочет заспорить, но я её перебиваю:
— Как футбол?
— Футбол, — сладко произносит она, и её лицо начинает светиться.
Мередит присоединилась к местной девчачьей команде в прошлом месяце и тренируется почти каждый день. Она грузит меня своими последними приключениями на футбольных тренировках, пока мы доходим до витрины. Она мерцает аккуратными рядами квадратных тартов с цукатами; бисквитов, раздувающихся от расплавленного шоколада; карамельных эклеров, напоминающих пуанты; и красными фруктовыми пирогами с дикой земляникой, украшенной рассыпчатым сахаром.
И ещё макарон.
Ряд за рядом макарон всех цветов и вкусов. Изумрудно-зелёные, розово-красные и солнечно-жёлтые. Пока Мер мучается с выбором, я беру шесть.
Розовый. Черносмородиновый. Оранжевый. Инжирный. Фисташковый. Фиолетовый.
Но затем я замечаю пралине с корицей и лесным орехом, и хочу умереть на месте. Сползти по прилавку, запустить пальцы в их тонкие корочки и облизать ароматную начинку, пока больше не смогу дышать. Я так сильно отвлечена, что только через минуту понимаю, что со мной говорят.
— Ась?
Поворачиваюсь и вижу солидного джентльмена с таксой. Он улыбается и указывает на мою полосатую коробку. Мужчина выглядит знакомым. Клянусь, что видела его прежде. Он говорит на дружелюбном, беглом французском.
— Эм. — Я слабо развожу руками и пожимаю плечами. — Же не парль па...
Я не говорю...
Он говорит медленнее, но я всё равно не понимаю.
— Мер? SOS? Мер?
Она приходит на помощь.
Они болтают в течение минуты. Глаза мужчины сияют, пока Мер не произносит фразу, от которой незнакомец ахает.
— Се не па посибл!
Мне не нужно знать язык, чтобы понять фразу «О, нет!», когда я её слышу. Незнакомец смотрит на меня с сожалением, и затем они говорят друг другу «до свидания». Я тоже неуверенно прощаюсь. Мы с Мер расплачиваемся за свои сладости — она выбрала мильфей, слоёное тесто с заварным кремом, — и выводит меня из магазина.
— Кто это был? Чего он хотел? О чём вы говорили?
— Ты его не узнала? — удивляется она. — Этот мужчина заправляет театром на ру дез Эколь, маленький такой, с красно-белыми огнями. Он всегда выгуливает Пуса перед нашим общежитием.