Анна-Мария

Триоле Эльза

Они замолчали. Все трое они когда-то любили Женни, они горячо любили ее и сейчас. Каким козырем в их общей игре, игре французов, была бы сейчас эта гениальная актриса. Они сами не понимали, как тесно их связывала общая игра, и считали, что им хорошо вместе просто потому, что они давно друг друга знают, потому, что их объединяет парящая над ними тень Женни.

Анна-Мария встала и нарушила молчание, которое становилось тягостным, так много в нем было если не отчаяния, то боли.

— Пойду приготовлю кофе…

— Давайте я намелю…

Франсис последовал за ней на кухню. Жако курил трубку и думал: «Что-то все-таки было между ними в ночь иллюминации».

Шум кофейной мельницы заглушал голос Франсиса.

— Мне так хотелось бы снова увидеться с вами, — говорил

он.

— Так мы же увиделись, — ответила Анна-Мария.

Она казалась такой удивленной, что он спросил себя, действительно ли между ними что-то было в ночь иллюминации.

XII

Мадам де Фонтероль возобновила свои четверги. Хотя Ив предпочитал манекенщиц и обладал достаточно приятной наружностью, чтобы они обходились ему не слишком дорого, даже это «не слишком» было ему не по карману; все-таки расход — ужин, скажем, самый скромный ужин на двоих, с бутылкой вина сразу влетает вам в тысячу франков, если не в полторы, и потому Ив, предпочитая манекенщиц, ухаживал за светскими дамами, которых встречал на четвергах у своей матери или еще где-нибудь. Среди этих дам попадались прехорошенькие, и на их стороне было явное преимущество: их не приходилось водить в рестораны, они сами держали поваров. Возраст не играл для Ива большой роли, напротив, как уже говорилось, он даже предпочитал женщин постарше: такие способны на материнское чувство.

— А та дылда, что была у тебя в прошлый раз, придет сегодня? — спросил он у матери, которая расставляла в большой гостиной вазы с цветами.

Стоя на коленях перед камином, Ольга разводила огонь — уюта ради: по четвергам включали центральное отопление.

— Снова ты разворошил все блюдо с сандвичами! — В каждой руке Ив держал по сандвичу, третий дожевывал. — Хуже маленького ребенка.

— Вовсе я не разворошил, их тут целая груда: никто и не заметит. Она придет?

— О ком ты говоришь? Это ты графиню Эдмонду Мастр величаешь дылдой?.. Надеюсь, придет… Предупреждаю тебя, муж ее в тюрьме.

— Тем лучше. А он очень мерзкий тип? — Ив говорил с набитым ртом.

— Очень.

— Она убивается по нем?

— Гм!..

— Генерал де Шамфор твердо обещал быть, ты, кажется, его совершенно покорила, мама…

— Слава богу, что я уже старуха. Он необыкновенно привлекателен.

В большой гостиной мадам де Фонтероль — обшитые панелью стены, картины в золоченых рамах (вероятно, семейные портреты, но настолько потемневшие, что ничего не разберешь), атласная мебель в стиле Людовика XVI, как нельзя более уместная в этом салоне, и запах апельсинов, запах, который всю жизнь связывался в представлении Ива с приемными днями его матери… Мадам де Фонтероль расставляла последние вазы. Ольга подметала возле камина, огонь разгорелся. Все готово: занавеси задернуты, бутылки, птифуры, пирожные — на месте…

— Уйдешь ли ты наконец или нет! — Мадам де Фонтероль рассердилась не на шутку. — Скоро ничего не останется, словно саранча пролетела…

Она выставила сына за дверь.

Когда Ив спустился, в гостиной было полно народу. В дыму сигарет, смешанном с запахом апельсинов и духов, пестрели дамские шляпки. По-видимому, птифуры и сандвичи имели успех: всюду стояли пустые тарелки и бокалы. Генерал де Шамфор в battle dress [34] стоя разговаривал с какой-то дамой, совершенно потонувшей в глубоком кресле: виднелись лишь ее длинные скрещенные ноги. Генерал скосил пристальный неподвижный взгляд на эти ноги; держался он очень прямо, он поставил носок сапога на перекладину стула и пристроил бокал на согнутом колене. Сейчас он казался настолько поглощенным беседой, что Ив не решился его потревожить. А вот и Бертран с женой, она сегодня особенно хороша. Жаль, что она жена Бертрана, однокашника, товарища по лицею! И старуха Лаплат тоже приплелась… Испугавшись, что она в него вцепится, Ив неслышно проскользнул за ее спиной. Он пожимал, целовал чьи-то руки и, обойдя всех гостей, направился к генералу. Дама в кресле оказалась графиней Эдмондой.

34

Походная

форма (англ.).

— Я говорю мадам Мастр, — генерал продолжал прерванную Ивом беседу, — что ланг д’ок — язык моей родины — это язык любви, и изучать его можно только в тех краях… Познать любовь под тамошним небом, среди камней, в которых запечатлены века, под песню ветра в косматых деревьях, в безлюдье гарриг [35] Прованса, где одно лишь солнце, душистые травы, дубки да колючий кустарник, лаванда и воздух… Окунуться, врасти, отдаться во власть…

Графиня Мастр, скрестив ноги, внимательно следила за дымом своей сигареты. Крупная, красивая, со свежим, чистым цветом лица, с волнистыми волосами рыжеватого оттенка. Генерал ей нравился, это не вызывало ни малейшего сомнения… Но генерал внезапно осекся и поспешно отошел, бросив на ходу: «Извините, я должен пойти поздороваться». Ив подсел к Эдмонде.

35

Гаррига — залежные каменистые сухие земли на юге Франции, в Провансе. Они занимают большое пространство среди холмов и гор, где растет кустарник, небольшие дубки, ароматные травы. От стоявших здесь в далекие времена ферм кое-где остались низкие каменные стены. (Прим. автора.).

Генерал ловко лавировал среди гостей.

— Мадам де Фонтероль сказала мне, что вы придете…

Анна-Мария рассеянно поздоровалась с ним и, улыбаясь, повернулась к человеку, вскочившему с кресла ей навстречу; он долго-долго жал ей руку, казалось, никогда ее не выпустит…

— Здравствуйте, Чарли…

— Анна-Мария, как я счастлив! Вот оно, наше не состоявшееся три года назад свидание! Неужели прошло три года? Известно ли вам, генерал, что именно из-за меня мадам Белланже попала в тюрьму? Представьте, встречаю ее на улице и назначаю свидание на четверг у мадам де Фонтероль… простить себе не могу! Казалось, риску никакого, здесь бывал весь Париж, совсем как сейчас… И надо же, чтобы именно в тот день нагрянуло гестапо… Я успел удрать через кабинет Ива и не видел ни гестапо, ни Анну-Марию… Они увели всех, хотя, видит бог, среди гостей было достаточно добрых коллаборационистов! — Чарли звонко расхохотался. Он великолепно говорил по-французски, с чуть заметным английским акцентом… — Меня совсем совесть замучила: мое легкомыслие могло дорого обойтись Анне-Марии.

— Напротив, я вам очень признательна, — ответила Анна-Мария. — Я тогда не знала, что мне с собой делать, как жить. А получилось к лучшему, за меня решили другие. Так что это пошло мне на пользу.

— Вы — чудо, Анна-Мария! — Чарли смеялся все громче и громче. — И как вы похорошели, просто прелесть! Прошу вас, простите мне мою опрометчивость.

Взгляд генерала вдруг метнулся в сторону — тот самый взгляд, что так нравился Анне-Марии, взгляд чистокровного скакуна, который при виде клочка бумаги косится, дрожит, готов встать на дыбы.

— Опрометчивый англичанин — большая редкость, — заметил он. — Посмотрите, например, на мисс Дональд, молодую даму, что сидит рядом с мадам де Фонтероль. Ее сбросили с парашютом в наш район, и она оказала нам неоценимые услуги… В том числе помогла разоблачить одного предателя, с которым мы и по сей день не расквитались. Сеть Интеллиженс Сервис во Франции вполне заслужила благодарность родины…

— Какой? — спросила Анна-Мария.

Чарли расхохотался во все горло, улыбнулся и генерал.

— Родины союзников, дорогой друг, именно ее… Кстати ИС во Франции на шестьдесят процентов состояла из французских офицеров. Ив, например, служил в ИС.

— Странно!.. — Анна-Мария задумалась. — В какой момент то, что было добром, становится злом? Я хочу сказать: в какой момент тот факт, что ты, для блага родины, состоишь на службе иностранной державы, становится злом для твоей родины?

— Вы занимаетесь политикой? — спросил Чарли.

— Я? — удивилась Анна-Мария. — Да что вы!