Анна-Вероника
Шрифт:
— Я не возьму случайной работы, — ответила Анна-Вероника, вытирая слезы.
И с этой минуты они начали пререкаться с нарастающим озлоблением. Мистер Стэнли со всей своей властностью приказал Анне-Веронике ехать домой, на что она, разумеется, ответила отказом; тогда он предупредил ее, предупредил весьма торжественно не оказывать ему открытого неповиновения и снова повторил свое приказание. Потом добавил, что если она не повинуется ему, то «никогда не переступит его порога», и вообще держался крайне оскорбительно. Эта угроза привела Анну-Веронику в ужас, и, продолжая всхлипывать, она страстно заявила, что никогда
Тогда мистер Стэнли вдруг переменил тон.
— Бедная девочка! — сказал он. — Неужели ты не понимаешь всего безрассудства твоих поступков? Подумай! Подумай, от какой любви и привязанности ты отказываешься! Подумай о тете, заменившей тебе мать. Подумай, что сказала бы твоя мать, будь она жива?
Мистер Стэнли, глубоко взволнованный, умолк.
— Если бы моя мама была жива, — всхлипнула Анна-Вероника, — она бы поняла меня.
Разговор становился все бесполезнее и мучительнее. Девушка почувствовала себя неопытной, не умеющей держаться с достоинством, отвратительной и, в отчаянии, все более ожесточенно и враждебно спорила с отцом, придумывая язвительные ответы, будто он ей не отец, а брат. Это было ужасно, но что можно было сделать? Она стремилась жить по-своему, а он с оскорбительным презрением стремился помешать ей в этом. Все, что теперь говорилось, Анна-Вероника воспринимала или только так, или как обходный маневр.
Позднее, размышляя обо всем случившемся, она была поражена тем, как быстро все разлетелось вдребезги в то время, когда она уже в душе согласилась вернуться домой, но только на определенных условиях. Ожидая его прихода, Анна-Вероника представляла себе, как ей казалось, со всей полнотой и ясностью свои настоящие и будущие отношения с отцом. Она надеялась на свое объяснение с ним. Вместо этого разразились буря, крики, рыдания, пошли угрозы вперемежку с неуместными просьбами. Беда была не только в том, что ее отец наговорил много нелепого и вздорного, но что она, непонятно почему, заразившись его тоном, отвечала ему тем же. Он утверждал, что основным предметом спора был ее уход из дому — все вертелось только вокруг этого — и что другого выхода, кроме ее покорности, быть не может. А она отчаянно боролась, и сопротивление казалось ей уже вопросом чести. Кроме того, он позволил себе несколько раз самым чудовищным и недопустимым образом намекнуть на то, что во всем замешан какой-то мужчина… Мужчина!
А в заключение всей этой сцены — фигура отца в дверях, дававшего ей последнюю возможность одуматься: он держал шляпу в одной руке, зонтик — в другой, потрясая им, чтобы придать еще большую силу своим словам, и говорил:
— Значит, ты понимаешь? Ты понимаешь?
— Понимаю, — ответила Анна-Вероника. Лицо ее было мокро от слез и горело от волнения, но ей, к ее собственному удивлению, удалось выстоять в этой схватке как равной. — Понимаю. — Она подавила всхлипывания. — Ни пенса, ни одного пенса, и я никогда не переступлю твоего порога!
На следующий день тетка вновь приехала и стала
Отец принял новое решение. Положив на стол шляпу и зонтик, он подбоченился и решительно посмотрел на Анну-Веронику.
— Пора, — сказал он спокойно, — прекратить эти глупости.
Анна-Вероника хотела ответить ему, но он продолжал с неумолимым спокойствием:
— Я здесь не для того, чтобы ссориться с тобой. Хватит этого вздора. Ты поедешь домой.
— По-моему, я объяснила…
— Ты, кажется, не расслышала меня, — сказал он. — Я же велел тебе ехать домой.
— По-моему, я объяснила…
— Поехали домой!
Анна-Вероника пожала плечами.
— Что ж, хорошо, — сказал отец. — Полагаю, что вопрос исчерпан. — И он повернулся к сестре: — Не будем же мы умолять ее. Пусть сама наберется ума, если так господу богу угодно.
— Но, дорогой Питер! — сказала тетка.
— Нет, — отрезал мистер Стэнли, — не дело родителя уговаривать свое дитя.
Мисс Стэнли встала и пристально посмотрела на Анну-Веронику. Девушка стояла перед ними, заложив руки за спину, мрачная, решительная, задумчивая, прядка темных волос упала ей на глаз, черты лица казались нежнее обычного, и она более, чем когда-либо, напоминала упрямого ребенка.
— Она же не знает.
— Знает.
— Не могу понять, почему ты так рассердилась на все и на всех, — сказала мисс Стэнли своей племяннице.
— Какой толк от этих разговоров? — прервал ее брат. — Пусть идет своей дорогой. В наше время дети больше не принадлежат отцу. Это факт. Они восстают против него… Пагубное влияние дрянных романов и всяких негодяев. Мы не в состоянии защитить наших детей даже от них самих.
Казалось, после этих слов огромная пропасть открылась между отцом и дочерью.
— Я не понимаю, — проговорила Анна-Вероника, задыхаясь, — почему родители и дети… не могут быть друзьями.
— Друзьями?! — воскликнул отец. — Когда мы видим, что непослушание заводит вас черт знает куда! Пошли, Молли, пусть делает что хочет. Я пытался воздействовать на нее своей отцовской властью. Она же бросает мне вызов. Что еще можно сказать? Она мне бросает вызов!
Это было невероятно. И вдруг Анну-Веронику охватило чувство огромного сострадания; она отдала бы все на свете, чтобы выразить в словах свои чувства, воззвать к сердцу отца, высказаться и преодолеть пропасть, разделившую их, но этих искренних и трогательных слов она не находила.
— Отец, — крикнула она, — мне ведь жить надо!
Он неправильно понял ее.
— Это, — неумолимо сказал он, уже взявшись за ручку двери, — твое личное дело, если ты не хочешь жить в Морнингсайд-парке.
Мисс Стэнли обернулась к ней.
— Ви, вернись домой, пока не поздно.
— Идем, Молли, — сказал мистер Стэнли уже в дверях.
— Ви, — произнесла мисс Стэнли, — ты слышала, что сказал отец?
Мисс Стэнли боролась с охватившим ее волнением. Она сделала какое-то странное движение в сторону племянницы, затем вдруг судорожно бросила что-то на стол и повернулась, чтобы последовать за братом. Анна-Вероника посмотрела с удивлением на темно-зеленый предмет, звякнувший при падении. Это был кошелек. Она сделала шаг вперед.