Анна

Никколо Амманити

Ему было три, может быть, четыре года. Он сидел в кресле из дерматина, положив подбородок на зелёную футболку. Джинсы были спущены поверх кроссовок. В руке мальчик сжимал деревянный поезд, держа его между ног.

В другом конце комнаты на кровати лежала женщина лет тридцати или сорока. Её рука, покрытая красными пятнами и тёмными струпьями, была подключена к давно пустой капельнице. Вирус превратил женщину в задыхающийся скелет, покрытый сухой, гнойничковой кожей, но не смог отнять у

неё былую красоту, о которой напоминали форма скул и носа..

Мальчик поднял голову, посмотрел на женщину, ухватился за подлокотник, вылез из кресла и с игрушечным поездом в руке подошёл к кровати.

Женщина этого не заметила. Глаза, превратившиеся в две тёмные лужи, смотрели в потолок.

Малыш потеребил пуговицы грязной наволочки. Светлые волосы падали ему на лоб и в свете солнца, просачивающегося из-за белых штор, казались нейлоновыми нитями.

Внезапно женщина приподнялась на локтях и выгнула спину, будто ей вырывали душу из тела, сжала простыни кулаками и упала в приступе кашля. Она пыталась вдохнуть, широко раскинув руки и ноги. Потом её лицо расслабилось, она широко раскрыла губы и замерла с открытыми глазами.

Мальчик осторожно взял её за руку и потянул за указательный палец. Еле слышным голосом он шептал:

– Мама? Мама?

Малыш положил игрушечный поезд ей на грудь и проехал им по неровной простыне. Он коснулся окровавленного пластыря, которым была заклеена игла капельницы, а потом вышел из палаты.

В коридоре было полутемно. Где-то гудела медицинская установка.

Малыш прошёл мимо трупа толстяка, растянувшегося у носилок на колёсиках – лоб касался пола, нога согнута в неестественном положении. Края его голубого халата с завязками сзади разошлись и виднелась посиневшая спина.

Мальчик продолжал идти вперёд, но с трудом – ноги будто не слушались. На других носилках у плаката с рекомендациями по профилактике рака молочной железы и видом на Льеж с собором Святого Павла лежал труп пожилой женщины.

Малыш шёл в слабом свете потрескивающих под потолком жёлтых неоновых ламп. Юноша в ночной рубашке и резиновых тапочках умер в дверях палаты, вытянув вперёд руку с поднятой вверх ладонью с сжатыми пальцами, будто отталкивался от чего-то.

В глубине коридора тьма боролась с бликами солнца, пробивавшимися через входные двери в больницу.

Мальчик остановился. Слева располагались лестницы, лифты и приёмная. За стальной стойкой виднелись опрокинутые компьютерные экраны и оконное стекло, разбившееся на тысячи осколков.

Он бросил игрушечный поезд и побежал к выходу. Прищурившись и вытянув руки, он толкнул большие двери и вышел на свет.

Крыльцо, ступеньки, с козырька крыльца свисают красные и белые пластиковые ленты, в их просветах виднелись чёрные силуэты полицейских машин, машин скорой помощи, пожарных машин..

Кто-то крикнул:

– Ребёнок! Тут ребёнок...

Мальчик закрыл лицо руками.

Кто-то неуклюже подбежал к нему и заслонил солнце.

Малыш едва успел заметить, что это

мужчина в толстом жёлтом пластиковом комбинезоне.

Затем его подхватили и унесли.

Прошло четыре года...

Анна бежала по шоссе, натягивая лямки рюкзака, который болтался у неё на спине. Она то и дело оглядывалась.

Собаки никуда не делись. Они бежали за ней гуськом – шесть, семь… Ещё парочка, не такие сильные, как другие, отстали ещё на улице, но крепкий пёс, бежавший впереди, приближался.

Два часа назад она заметила их посреди сгоревшего поля. Они появлялись и исчезали среди тёмных скал и почерневших стволов оливковых деревьев, но тогда она не обратила на них внимания.

Ей уже приходилось убегать от диких собак. Они какое-то время гнались за ней, а потом уставали и разбегались.

Когда они исчезли из виду, она остановилась и перевела дух. Допив оставшуюся воду, она снова перешла на шаг.

Ей нравилось считать на ходу: сколько нужно шагов, чтобы пройти километр, синие и красные машины, путепроводы.

Но тут собаки появились снова.

Эти отчаянные создания будто дрейфовали в море пепла. Ей такие часто встречались – с плешинками в шерсти, все в клещах, свисающих с ушей, с торчащими рёбрами. Они жестоко бились за остатки какого-нибудь кролика. Равнина сгорела в летних пожарах, и пищи почти не осталось.

Анна пробежала мимо машин с разбитыми стёклами. Остовы, покрывшиеся золой, заросли сорняками и пшеницей.

Сирокко пригнал пламя к морю, оставив позади пустыню. Асфальтированнаая полоса шоссе А29, соединяющая Палермо с Мазара-дель-Валло, разрезала надвое мёртвое пространство, из которого поднимались почерневшие стволы пальм и несколько столбов дыма. Слева, за тем, что когда-то называлось городком Кастелламмаре-дель-Гольфо, серое море смешивалась с небом. Справа ряд невысоких тёмных холмов плыл по равнине, как далекие острова.

Проезжую часть перегородил грузовик, который перевернулся и разнёс разделительную перегородку. Раковины, биде, туалеты и осколки белой керамики из прицепа разлетелись на десятки метров. Девочка пробежала мимо.

У неё болела правая лодыжка – в Алькамо она выбила ей дверь продуктового магазина.

В принципе, до встречи с собаками всё шло хорошо.

Анна вышла в путь ещё затемно. Каждый раз приходилось уходить всё дальше, чтобы найти еду. Раньше это было легко – достаточно дойти до Кастелламмаре, и найдёшь всё, что хочешь, но после пожаров стало сложнее. Она три часа шла под солнцем, поднимающимся в размытом безоблачном небе. Лето давно закончилось, но жара не унималась. Ветер, задув огонь, исчез, как будто эта часть творения его больше не интересовала.