Анналы Хичи
Шрифт:
Кассата колебался, но выглядел воинственно. Но вот он медленно и задумчиво кивнул.
— Неплохая мысль, миссис Броадхед, — сказал он. — Можно и подождать немного: в конце концов мне докладывать еще только через пять или шесть плотских часов. — И повернулся ко мне. — Не оставляйте Скалу, — приказал он. И исчез.
Мы с Эсси переглянулись.
— Некультурный, — сказала она, сморщив нос, словно все еще ощущая запах его сигары.
Я произнес нечто гораздо более грубое, и Эсси обняла меня за плечи.
— Робин? Он свинья, этот человек. Забудь о нем, ладно? И не позволяй ему делать тебя глупым и кислым снова.
— Ни в коем случае, —
Отличный получился прием.
Я не очень серьезно воспринял Эсси, когда она сказала, что вокруг него слишком большой шум. Я знал, что она говорит несерьезно. Эсси сама не была старателем, но все знают, чему посвящен этот прием.
Он отмечал не больше не меньше как столетие открытия астероида Врата, и если в истории человечества и случались более значительные события, я таких не знаю.
Сморщенная Скала избрана местом приема по случаю столетней годовщины по двум причинам. Первая — астероид был преобразован в дом для престарелых. Это отличное место для заботы о гериатрических пациентах. Когда лечение атеросклероза обостряет остеопороз, а использование противовоспалительных фатов приводит к синдромам Менье или Альцхеймера, не найти лучшего места, чем Сморщенная Скала. Здесь старым сердцам не нужно напрягаться. Старые конечности не должны удерживать сотню килограммов мяса и костей в вертикальном положении. Максимальное тяготение здесь не превышает одного процента земного. Трясущиеся старики могут здесь ходить и бегать, могут даже кувыркаться «колесом», если захотят. Неуверенные медлительные рефлексы не поставят их перед несущимся автомобилем: тут нет никаких автомобилей. О, старики, конечно, могут умереть. Но и это не смертельно, потому что на Сморщенной Скале лучшие во Вселенной (и наиболее часто используемые) установки для записи личности. Когда древнее плотское туловище уже не поддается восстановлению, старик передает себя в руки работников «Здесь и После», и в следующее мгновение видит мир необыкновенно острым зрением, слышит самые слабые звуки, ничего не забывает и быстро учится. Он буквально родился заново — только без грязи и отвратительных подробностей первого рождения. Жизнь — может, мне следовало взять это слово в кавычки — «жизнь» разума, записанного машиной, совсем не такая, как жизнь в плотском теле. Но она не плохая. В некоторых отношениях она гораздо лучше.
Так я говорю, а я-то уж знаю.
Вам никогда не увидеть более счастливую толпу записанных машиной граждан, чем те, что живут на Сморщенной Скале. Это и на самом деле скала. Комковатый старый астероид, нескольких километров в диаметре, подобный остальным астероидам, которые летят в пространстве между Марсом и Юпитером и в некоторых других местах. Ну, не совсем подобный. Этот астероид прорезан туннелями от поверхности до поверхности. И не люди прорыли эти туннели. Мы таким и нашли этот астероид; и в этом заключается вторая причина, почему он послужил лучшим местом для празднования столетней годовщины первого межзвездного полета человека.
Видите ли. Сморщенная Скала — необычный астероид, он уникален. Первоначально он огибал Солнце по орбите, перпендикулярной к эклиптике. Но это в нем как раз наименее необычно. А уникальное его свойство в том, что на нем обнаружили сотни древних космических кораблей хичи. Не один или два, а много — девятьсот двадцать четыре, если быть точным! И корабли эти действовали. Ну, вернее, большая
И иногда нам везло.
Чаще мы умирали. На прием собрались те из нас, кому повезло.
Но каждый успешный полет на корабле хичи чему-то учил нас, и постепенно мы смогли лететь в любое место Галактики, и при этом сохранялась определенная уверенность, что мы останемся живы. Мы даже в некоторых отношениях усовершенствовали технологию хичи. Они поднимались с поверхности на низкую орбиту с помощью ракет, мы использовали петлю Лофстрома. А потом для исследовательских программ в космосе астероид оказался совершенно не нужен.
И его переместили на околоземную орбиту.
Вначале его собирались превратить в музей. Потом решили сделать домом для тех, кто пережил полеты в кораблях хичи. Тогда-то его и стали называть Сморщенной Скалой. А вначале его название было Врата.
Теперь перед нами возникает очередная коммуникационная проблема. Как мне объяснить, чем мы занялись с Эсси?
Легче всего сказать, что мы веселились на приеме.
Ну, мы это, конечно, делали. Ведь для того и существуют приемы. Мы в своем бестелесном обличий переходили от одной группы к другой, здоровались, обнимались с бестелесными друзьями, обменивались с ними репликами. Не все наши друзья на Скале бестелесные, но плотские люди нас накале интересовали. (Не хочу, чтобы у вас сложилось впечатление, будто мы не любим своих плотских друзей. Они так же дороги нам, как и записанные машинами, но, Боже, как они утомительно медлительны).
Так что следующие несколько десятков тысяч миллисекунд следовали бесконечные:
— О, Робин, ты только посмотри, какой молодой сделала себя Джейни Джи-Ксинг!
И:
— Помнишь, как воняло в этом месте?
Так продолжалось довольно долго, потому что прием внушительный. Ну, сейчас сообщу вам число. Примерно после пятидесяти объятий и радостных обменов я выбрал момент и связался со своей информационной программой Альбертом Эйнштейном.
— Альберт, — сказал я, когда он возник, дружелюбно улыбаясь, — сколько их?
Он какое-то время посасывал трубку, потом концом указал на меня.
— Боюсь, очень много. Всего на Вратах насчитывалось тринадцать тысяч восемьсот сорок два старателя. Некоторые, конечно, безвозвратно мертвы. Кое-кто решил не ходить, или не смог этого сделать, или просто еще не успел. По моим подсчетам сейчас здесь присутствует три тысячи семьсот двадцать шесть, причем примерно половина из них записаны машиной. Есть, разумеется, и некоторое количество гостей бывших старателей, как миссис Броадхед, не говоря уже о пациентах, которые здесь по медицинским причинам, не связанным с полетами старателей.
— Спасибо, — сказал я, и тут же, когда он собрался уходить: — Еще одно, Альберт. Хулио Кассата. Мне хочется узнать, почему он так неприязненно настроен к исследованиям Института и особенно почему он вообще здесь оказался. Я буду благодарен, если ты этим займешься.
— Но я уже занимаюсь этим, Робин, — улыбнулся Альберт. — Доложу, когда у меня будет информация. А пока желаю приятно провести время.
— Я уже провожу его приятно, — с улыбкой ответил я. Альберт Эйнштейн — полезное приспособление: он занимается делами, пока я веселюсь. И поэтому я с легкой душой вернулся к приему.