Аномалии личности. Психологический подход
Шрифт:
При подготовке переиздания строй и логика текста были принципиально сохранены, но тем, кто читал прежнее издание, автор рекомендовал бы познакомиться и с новым. Во-первых, весь текст внимательно пересмотрен и во многих местах дописан и переписан заново [11] .
Во-вторых, привнесены – там, где автор счел нужным, – современные комментарии и существенные добавления к сделанным исследованиям. В-третьих, появились целые разделы, которых не было в первом издании: глава III «Место психологии в изучении душевных болезней»; в главу I «Постановка проблемы нормы психического развития» добавлен § 3 «О различении понятий „человек“ и „личность“»; в главе V «Некоторые психологические механизмы нормального и аномального развития личности» прибавилось два параграфа: § 3 «О механизмах разрешения противоречий в зрелом возрасте» и § 4 «Отношение к смерти как маркер личностного развития». В главе VI «Психологический анализ одного из видов патологии личности» появились пять новых параграфов: § 1 «Введение», § 4 «Самооценка», § 5 «Общепсихологические
11
Тексты автора, несмотря на чудеса и удобства компьютерного набора, остаются – буквально – рукописными (написанными рукой). Не только, как подумает читатель, из ретроградства, привычки застрявшего в XX веке ученого, но из глубокого профессионального (как психолога) убеждения, что письмо, письменное изложение (и движение) появилось и остается для человека последней, данной ему предельной возможностью, инструментом, шансом полного сосредоточения всего психофизиологического аппарата, направленного на то, чтобы уловить, понять, попасть, точно выразить свою мысль, идею, интенцию, смысл. Музыкант играет ведь всем существом своего организма, тела и души, а не только смычком или клавишами по струнам. Искомый единственно нужный звук появится лишь на острие всех усилий, так же как искомое слово – на кончике пера, которое, – словами поэта, – «скользя по глади расчерченной тетради, не зная про судьбу своей строки, где мудрость, ересь смешались, но доверяясь толчкам руки, в чьих пальцах бьется речь вполне немая, не пыль с цветка снимая, но тяжесть с плеч» (Иосиф Бродский).
12
Этот параграф написан Е. Н. Проценко.
Теперь о стороне субъективной, личной, что в книге о личности, надеюсь, не будет сочтено лишним.
В начале 1980-х мне позвонили из головного тогда по гуманитарной проблематике московского издательства «Мысль» и предложили написать книжку (до десяти печатных листов) по психологии и профилактике алкоголизма. Видимо, к ним была спущена какая-то разнарядка по этой тематике, а я был выбран потому, что в 1972 году защитил первую в стране и долго остававшуюся единственной кандидатскую диссертацию по психологии алкоголизма (к этому обстоятельству мы еще вернемся в § 1 гл. VI). Возможности (тогда весьма редкой) издания монографии я, разумеется, обрадовался, но психология алкоголизма уже не была для меня главным предметом исследований – в поле внимания вошел более широкий круг вопросов, включающий психологический анализ психопатий, неврозов, эпилепсии, последствий черепномозговых травм и др. Поэтому я затеял «торговлю» с целью расширить тематику и, соответственно, объем книги. Алкоголизм, – убеждал я главную редакцию, – это одна из ветвей целого куста аномалий, и надо не с одной только веткой с помощью научной и популярной литературы бороться, но анализировать, выявлять, искать природу и пути устранения общих корней.
Так или иначе, издательское начальство с трудом, но удалось уломать, и окончательный договор был оформлен на выпуск книги объемом уже в восемнадцать печатных листов под предложенным мною названием «Аномалии личности как психологическая проблема». В дальнейшем название показалось издательству слишком длинным (покупатель, – всерьез доказывали мне, – утомится его читать и уйдет от прилавка, не заинтересовавшись книгой). В результате оставили только первые два слова, хотя прежнее название мне до сих пор нравится больше, поскольку сразу заявляет именно психологический аспект рассмотрения, в отличие, скажем, от психиатрического или социологического. Но поскольку название «Аномалии личности» за это время устоялось, стало неким «брендом», то пришлось оставить его и в данном (втором) издании без изменений, добавив лишь пояснение «психологический подход» в подзаголовок.
Издательство «Мысль», как упоминалось, было центральным, специализировавшимся на выпуске книг гуманитарного, общественно-политического профиля, а следовательно, целиком пропитанным в то время соответствующей советской идеологией. В первую очередь это касалось той конкретной редакции, что должна была непосредственно выпускать мою книгу, – редакции философской литературы, про которую ходили «страшные» истории о безжалостном цензурировании, вымарывании, грубых переделках текста в угоду очередным партийным веяниям. Вконец расстроенные, чуть ли не со слезами на глазах авторы были не в диковинку в коридорах издательства. Начало моего общения тоже не предвещало ничего хорошего: одна из руководительниц издательства, прочтя фрагмент моего текста, решительно заявила, что в таком виде и стиле работа никак не пройдет, и вообще она никому не нужна и может представлять интерес разве что для самого автора, который и будет ее единственным заинтересованным читателем. «Для себя одного пишете», – заключила она свой приговор. Но надо при этом сказать, что с непосредственным, рабочим редактором книги – Еленой Самуиловной Дых – мне, тем не менее, повезло, и я с благодарностью вспоминаю ее профессионализм и понимание.
Между тем сроки сдачи рукописи затягивались, срывались, их приходилось едва ли не скандалом
Но сколько ни искал – убедительного ответа не находилось. Более того, сам этот вопрос оказался крайне непопулярным и даже, если можно так сказать, малоприличным в благородном психологическом собрании, поскольку, когда он возникал (особенно когда я добивался конкретного ответа), его пытались всячески избегнуть, замять, перевести разговор. Словом, я основательно застрял на этом предварительном, служебном, как мне казалось до того, этапе. Я видел, что в большинстве работ авторы, минуя проблему нормы, сразу исходили из представления об аномалиях, их видах и особенностях, в результате чего область замыкалась на самой себе, уходя, по сути, из общего пространства науки и жизни [13] . Когда же речь заходила о понимании нормы, то оно чаще задавалось через отношение к тем же аномалиям: либо негативно – через указание на их в нормальном поведении отсутствие, либо через признание их минимального, сдерживаемого в определенных рамках наличия, которое не угрожает среднему уровню адаптации к социуму.
13
В качестве небольшого примера приведу фрагмент разговора с моим тогдашним коллегой, который обнаружил в экспериментах некие интересные данные относительно тактики действий при разных формах психопатий. Я спросил его: «А что это значит для жизненного поведения больного, его судьбы? Что это значит вообще для понимания механизмов нашего поведения?» Коллега ответил, что подобные вопросы он не ставил и они его, честно говоря, совсем не интересуют. Словом, диссертация на основе этих экспериментов и корреляций успешно защищена, чего же боле?
Для того чтобы найти иной подход, требовался кардинальный методологический поворот. Для меня (во мне) он произошел тогда, когда стало субъективно ясно: исходным для понимания аномалий являются не они, взятые для изучения сами по себе, а та норма (соответственно – стоящее за ней понятие о человеке), от которой они уклоняются, мимо которой промахиваются. Исследуя аномалии, мы, образно говоря, идем от света к оттенкам, теням, сумеркам (при их сгущении – тьме). И при всей значимости внимания к этим степеням затемнений знание о заслоняемом ими свете является исходно ключевым.
И не только чтобы самим сохранить систему нравственных координат, себя, в конце концов, как личность, но для того, чтобы мочь служить проводником, надеждой, ободрением для терпящего бедствие человека. Древний императив «Врачу – исцелися сам» не просто про гигиену врачующего, но про первую опору в исцелении страждущего. В отношении душевных, психических, личностных недугов и отклонений это еще более верно, чем в отношении страданий телесных. Отсюда такая значимость исповедуемого мировоззрения, общего представления о человеке как стержне нашей (пусть и не врачебной, но тоже помогающей, человекоориентированной) профессии.
Благодаря этому повороту (кажущемуся сейчас, наверное, очевидным, но тогда давшемуся непросто) я по-другому посмотрел на свои исследования, свою работу (в частности, разумеется, на содержание и задачи этой книги), что привело к выходу за границы чистой патопсихологии в области антропологии, аксиологии, философии человека. Это привело, в свою очередь, к изменению, точнее, коррекции профессиональной идентификации уже не только с патопсихологией как таковой, но и все более с общей психологией, прежде всего в понимании Л. С. Выготского как «философией практики», «философией психологии» (замечу в скобках, что пишу эти строки в качестве профессора, а до того – в течение шестнадцати лет – заведующего кафедрой общей психологии факультета психологии МГУ имени М. В. Ломоносова).
Но вернемся к истории первого издания. Работа над ним, оказавшаяся столь многосложной, была к началу 1988 года, наконец, закончена. Приведенное выше предсказание издательского начальства, что содержание в таком виде «никак не пройдет», оказалось ложным. Цензура к тому времени (начало «перестройки») ослабевала, бывшая заведующая выпускающей редакции уволилась на пенсию, и рукопись без особых потерь прошла в печать. Вердикт, согласно которому книга будет интересна лишь самому автору и читать ее никто не будет, тоже не состоялся. В ответ на официальные запросы издательства книготорговым организациям относительно количества экземпляров, которые они гарантированно собираются закупить для продажи, пришло заявок более чем на пятьдесят тысяч, что и по тем временам для сугубо научной монографии было достаточно редким явлением. В издательстве искренно удивились, но, вспомнив, видимо, прошлые сомнения, напечатали только тридцать тысяч экземпляров. Этот тираж разошелся буквально за 3–4 месяца. Оказавшись однажды около отдела философии и психологии центрального московского книжного магазина, сам видел (одновременно удивляясь, радуясь и недоумевая), как вскоре после поступления книги на прилавок отдела ее стали раскупать, словно газету…