Аномалия Шарли
Шрифт:
— Океан, — сказал Уолтер, когда я покачала головой. — К югу отсюда много воды, но на вкус она не такая сладкая, как наша, — она вся соленая. Если попытаться ее пить, язык может сжаться так туго, что никогда не раскрутится. Но если зачерпнуть немного этой воды и дать ей высохнуть…
Уолтер рассказал, как делали соль, кто ее делал и как лучше всего украсть ее у караванов, не сдирая с них кожу. Но мне было трудно слушать после того, как я услышала об океане.
— Ты был раньше на юге? — прервала я.
Уолтер фыркнул
— Конечно! Я прошел весь путь вниз и сунул пальцы ног в песок.
— Он такой же красивый, как на картинках?
— Самое красивое место на земле, — сказал он, кивнув. Затем, после размышлений добавил. — Но там бывают ужасные бури. Дождь, который бьет до синяков, и ветер, дующий достаточно сильно, чтобы подхватить тебя и отбросить в сторону.
Меня это не смутило.
— Могли бы мы …? Как думаешь, мы могли бы пойти на какое-то время?
Он снова фыркнул.
— Конечно, нет! Я нарисую тебе карту, но я не пойду.
— Почему нет?
— Я слишком стар, дитя — черт возьми! Такая поездка прикончила бы меня. Ты можешь уйти после того, как я умру. Тебе придется уйти, — сказал он с ухмылкой. — Каждый должен увидеть океан до смерти.
До захода солнца было около часа, несколько часов с тех пор, как Уолтер рассказал мне об океане, — и хотя у моих ног танцевал огонь, а в желудке — теплая еда, я все еще могла думать только об этом.
Когда я закрыла глаза, скрыв на залитые солнцем поля, я видела только океан.
— Дадим этому высохнуть за ночь, будем спать посменно, чтобы твари не добрались до него, — сказал Уолтер, вырывая меня из моих мыслей. — А утром оттащим его в Логово.
Мы устроились внутри группы дубов на краю поля. После того, как я развела костер, я провела немало времени, укладывая ветки между деревьями, создавая что-то вроде стены, которая, я надеялась, была достаточно толстой, чтобы скрыть наш лагерь от любого, кто захочет его поджечь.
То, что осталось от огромной туши быка, гнило в нескольких сотнях ярдов по ветру. Да и мало что осталось: только взорванная голова, копыта и та кожа, что успела прилипнуть к костям. Уолтер перебрал все остальное.
Шкура была растянута и сохла на чем-то, что он называл своей кожаной подставкой; органы были благополучно замаринованы. Я приготовила нам пир из лучших кусков — их, которые, по словам Уолтера, было бы стыдно засаливать. А остальное сохло.
Наш лагерь был окружен завесой из соленого мяса. Каждый кусок свисал с деревьев на веревочке. Связывать все это было головной болью, но Уолтер говорил, что через несколько месяцев я буду ему благодарна.
— Зима здесь суровая. Он убивает почти все зеленое и отправляет все мясо на юг. Мы должны убедиться, что у нас будет достаточно, чтобы продержаться, — он махнул на деревья. — Ты удивишься, насколько быстро два человека могут пройти такой путь.
— Ох, думаю, я буду в порядке в течение
— На помощь! На помощь!
Рядом с лагерем кричал мужчина. Я резко выпрямилась и встретилась глазами с Уолтером.
Его губы сжались в прядях бороды, и он слегка покачал головой.
Мужчина продолжал кричать; его голос ломался от боли, которую я могла только представить.
Я приподняла брови.
Уолтер снова покачал головой.
Но после еще тридцати секунд крика я не могла терпеть.
— Эй, эй! Сядь, урод, — прошипел на меня Уолтер.
Я игнорировала его. Я переползла через край деревьев и выглянула из-за кустов. Когда я увидела человека, ковыляющего к нам, и поняла, почему он кричал, мне пришло в голову только одно:
— О, Боже…
Колючая проволока была по всему Ничто. Люди использовали ее в своих заборах, в оружии, в ловушках — практически везде, где удобно было иметь кучу торчащих острых игл. В одном месте я никогда ее не видела — вокруг тела другого человека.
До этого.
— Боже, — сказала я снова.
— Ага, — хмыкнул Уолтер у меня за спиной. Он стоял у костра, его морщинистая шея была вытянута, чтобы выглянуть из-за кустов. — Да, можно подумать, люди научатся. Но они никогда — эй! На кой ты идешь, урод?
Я не стала отвечать, потому что ответ был достаточно очевиден.
Мне нужно было несколько секунд, чтобы протиснуться сквозь заросли. Я побежала по полю, махала мужчине, чтобы он остановился. Он замер, увидев меня. Его глаза стали большими, и он закричал о помощи.
— Ты должна что-то сделать — пожалуйста! — кричал он. Пот капал со спутанных прядей его волос; его губы были разорваны и шелушились. Белки его глаз сгорели до ярко-розового цвета. — Пожалуйста! Я умру, если ты мне не поможешь!
Я верила в это.
Этот парень, должно быть, кого-то разозлил. Его раздели до трусов и надели что-то вроде кокона из колючей проволоки. К передней части кокона была прикреплена бумажная табличка. Там могло говориться, почему этот почти голый мужчина был обмотан проволокой, но на ней не было написано ни слова. Всего три грубых рисунка, нацарапанных чернилами: собака, череп и что-то похожее на кулак.
Кожаные подушечки не давали кокону сидеть на его плечах, но проволока была обмотана вокруг него так туго, что даже малейший поворот рвал ему кожу. На его руках и верхней части ног были царапины. Его грудь уже была покрыта кровью. В его нижние трусы стекло столько крови, что верхняя половина их была окрашена в красный цвет, а нижняя половина была покрыта месивом отходов почти смертельного масштаба.
Но я думала, если он не мог приседать, чтобы заниматься своими делами, то у него не было выбора.