Аномалия
Шрифт:
Еще одна неприятность состояла в том, что ремонтники, когда готовили здание к эксплуатации, видимо, чересчур понадеялись на квалификацию советских архитекторов. И напрасно, потому что тонкие перегородки между комнатами не были усилены звукоизоляцией. И, когда профессор Кошарски начал обустраиваться, стал раскладывать свои немногочисленные вещи, услышал явственно, как за стеной разговаривал по телефону Джон Джонс. К счастью, не на английском и даже не на польском языке, и это давало возможность отнести его разговор к каким-нибудь техногенным шумам, к которым каждый американец, не живущий в сельской местности всю жизнь, давно привык. Соединенные Штаты вообще страна постоянных шумов. И даже в таком небольшом городке, как Кэртленд, тишина наблюдается только на окраинах. А в центре машины шумят постоянно, бумажная фабрика, и та, несмотря на вроде бы неметаллический характер
В дверь постучали.
– Войдите, – разрешил профессор.
Вошла официантка с подносом. Кошарски поморщился от вида ее юбки, которая кончалась, едва успев начаться. Ему по возрасту такие юбки уже нравиться не могли.
– Что вы принесли? – спросил он.
– Все, что вам было заказано. Заказ оформляла не я. Меня только послали отнести.
Она улыбнулась и поставила поднос на стол. Утешало то, что официантка была полькой, а не американкой, но сносно владеющей английской речью. Наверняка имеет университетское образование, решил профессор.
– Чтобы вас не беспокоить, я зайду за посудой утром. С дороги вам нужно отдохнуть.
Официантка разговаривала с ним, как с дедушкой, хотя по возрасту годилась ему только в дочери, и никак не во внучки. Но Кошарски, несмотря на свои многочисленные браки, никогда не был бабником и согласен был даже с ролью дедушки. Он не развлекаться в Польшу приехал.
– Хорошо. Можете идти.
Официантка присела, изобразив какой-то вежливый пасс, развернулась и вышла, тряхнув на прощание ягодицами. Проводив ее взглядом, Кошарски посмотрел на поднос. Ему принесли по виду не острую тушеную фасоль и нежирный кусок свинины, к сожалению, сильно прожаренный. Должно быть, Джон Джонс не знал, что язвенникам не рекомендуется жареное. Здесь же был стакан апельсинового свежевыжатого сока. Тоже не самое приятное питье для больного, но Кошарски не так плохо себя чувствовал, чтобы соблюдать строгую диету. Расслабляться он себе и раньше время от времени позволял, избегая только своего любимого жгучего кайенского перца. А сейчас, когда так проголодался, тем более не склонен был вспоминать про диету…
Неприятности начались утром и стали заменой будильнику, который Кошарски заводить не стал, не зная, во сколько его поднимут, но будучи уверен, что при необходимости поднимут обязательно, а если необходимости не будет, дадут выспаться после утомительного перелета через океан. Однако подняла его спазматическая боль в желудке. Не такая, как бывает обычно, при подступающем время от времени обострении, когда сначала только сосет что-то внутри, и чувствуешь себя от этого неуютно, и хочется на ком-то сорвать свой внутренний дискомфорт, сбросить это напряжение. В этом состоянии приступ можно еще купировать, хотя нудные симптомы полностью убираются не сразу. В этот раз боль охватила уже все тело, словно начальная стадия приступа подошла во сне, продлилась недолго, и Кошарски даже не заметил ее, потому что, утомленный дорогой, спал крепко. Но проснулся именно от боли. Желудок дергало, словно он проглотил блесну с острыми крючками, на которую ловят щуку, и какой-то безжалостный рыболов пытается добычу «поводить», помучить, прежде чем вытащить из воды. Крючки блесны вонзились в стенки желудка, и когда рыболов начинал крутить катушку спиннинга, боль лезла куда-то кверху, в пищевод, рядом с которым язва и располагалась, и в эти моменты раздражение становилось таким сильным, что хотелось или закричать, или ударить кого-то. И в момент выхода боли на самую верхнюю точку, куда-то в район горла, рыболов вдруг ослаблял тягу и переставал крутить катушку своего злобного спиннинга. И тогда становилось возможным дышать.
Первая мысль, пришедшая в голову профессору, прозвучала в голове приговором:
– Прободение…
Может быть, он вслух сказал это. Показалось даже, что свой голос услышал, и голос этот вибрировал, как вибрировало в болевых ощущениях все тело. Но скоро он понял, что прободение язвы, как он, опасаясь этого всегда, читал в специальной литературе, сопровождается совсем другими ощущениями. Там и боль более сильная, и не перманентная, как при простом приступе, и сопровождается невыносимым жжением во всей полости живота, что естественно: желудочный сок в состоянии металлы растворять, а уж при прободении стенки желудка, когда растекается
Дрожащей рукой профессор в раздражении распахнул дверцу тумбочки письменного стола, куда поставил бутылочки с лекарством. И сделал глоток, зная, что уже поздно, что лекарство помогает только в первой, начальной стадии, а потом уже нужны другие средства – требуются уколы, которые делает квалифицированный медик. Значит, старший агент Джонс оказался прав и к врачу обращаться придется.
Кошарски сел прямо и попытался дышать глубоко. Это иногда помогало хотя бы на время и давало возможность сосредоточиться. Сосредоточиться не получилось, но все же в какой-то момент, может быть, очень короткий, он сумел оценить свои ощущения более здраво и без паники и понял, что, в дополнение ко всему, у него еще и сильный жар. Тело горело, но горело именно тело, а не внутренние органы, как было бы при прободении язвы. Однако раньше приступы никогда не сопровождались повышением температуры. Значит, началось что-то новое. Длительный перелет, нервный стресс после гибели пастора Коля наложился на нервный стресс, вызванный этой поездкой, нарушение режима питания, все это сплюсовалось и выдало результат. И в итоге профессор Кошарски не только работать не в состоянии, а даже встать и самостоятельно пройти к умывальнику.
Долго не думая, Кошарски зло и резко ударил кулаком в стенку. Но за стеной была тишина, и никто не отозвался на его старания. Тогда он ударил еще раз и еще. И только тогда услышал какое-то невнятное бормотание. Джонс, видимо, не страдал от бессонницы. Чтобы окончательно разбудить его, Кошарски слегка истерично ударил в стену еще несколько раз и только после этого согнулся, зажав руками живот. Так ему всегда было легче переносить боль. И стал ждать реакции старшего агента.
Но тот не спешил и постучал в дверь только минут через пять. Профессору Кошарски пришлось превозмочь себя и встать, потому что он на ночь закрыл дверь на ключ, хотя опасений, что его выкрадут из этого здания, не испытывал. Просто привычка сработала. А теперь добраться до двери было тяжело. Тем не менее, постоянно ощущая неровные действия рыболова со спиннингом, он добрался до двери и сумел повернуть ключ. Джон Джонс встал на пороге.
– Что случилось, профессор? – сразу последовал вопрос, на который можно было бы и не отвечать, поскольку поза Кошарски говорила сама за себя – рыболов как раз в этот момент разыгрался и особенно долго крутил катушку спиннинга.
– Приступ… – прохрипел Кошарски. – Сильнейший…
– Я приглашу врача.
Джонс так и не прошел в комнату, только посмотрел на профессора озабоченно и с состраданием, развернулся и вышел, демонстративно аккуратно прикрыв за собой дверь. Кошарски закрывать ее на ключ не стал и, согнувшись, придерживая живот руками, словно сдавливая боль, вернулся к кровати.
Ждать пришлось долго. Наконец в коридоре послышались громкие шаги. Судя по звукам, шел один человек, но явно не старший агент, который ходил неслышно, как кошка на охоте. В дверь постучали и сразу открыли ее. Кошарски поднял измученные глаза. Пришел Джонс, и с ним молодой, но весь седой майор.
– Профессор, – сказал старший агент, – к сожалению, врач базы в настоящее время находится даже не в Кракове, а в Варшаве. Поехал по семейным делам. И помощь вам оказать некому. Вот единственное, что я могу вам предложить. Майор Пфайфер когда-то закончил медицинский факультет, но медицинской практики не имеет. И сам сомневается в своей возможности помочь вам. Однако он отвезет вас на своей машине даже не в Мехув, где хорошего врача найти проблематично, а сразу в Краков. Там у него есть знакомый врач в хорошей клинике. Там вас обследуют. Я прошу вас очень постараться встать на ноги хотя бы к завтрашнему утру. Хорошо бы вам сегодня обрести хотя бы частичную работоспособность. Но, боюсь, это не получится. Моя вина! Я не учел, что больному язвой трудно перенести такой длительный перелет, к тому же нарушать диету.
– Да, – сказал майор Пфайфер. – Обострение, очевидно, явилось следствием нарушения диеты. Организм привык к расписанию, образовались условные рефлексы, и в определенные часы он выделяет желудочный сок, а перерабатывать желудочному соку в пустом желудке было нечего. Вот сок и разъел вашу язву, профессор. Так нельзя. Больной сам должен чувствовать ответственность за собственное здоровье и не полагаться на то, что старший агент Джонс накормит вас.
– Я и не подозревал, что последствия могут быть такими, – в оправдание себе сказал старший агент. – Привык ориентироваться на здоровых людей.