Аномалия
Шрифт:
Только выйдя из самолета на бетонную полосу аэродрома военной базы НАТО в Польше, профессор Фил Кошарски понял, как утомила его вся эта скоропалительная затея. И он понять не мог, каким образом так легко дал втянуть себя в эту авантюру. Ведь всегда посторонними считался человеком несговорчивым, даже упрямым. Сотрудники на него жаловались, и он знал об этом. И сам считал, что за свои поступки всегда отвечает и не имеет склонности бросаться головой в незнакомый водоем. Всегда делал только то, что считал нужным сделать. И вдруг такая неожиданная оплошность, словно кто-то непонятным образом подавил его волю. И только уже здесь, в Польше, профессор опомнился и вернулся в нормальное свое состояние. Но полностью ли вернулся, тоже
Коммандос выгружались последними. Для кратковременной поездки, а профессор рассчитывал именно на поездку кратковременную, у коммандос с собой было слишком много груза. И громадные рюкзаки за спиной, и пристяжной баул поверх рюкзаков, и еще большие и тяжелые спортивные сумки с собой тащили. В сравнении с саквояжем Кошарски, груз у каждого был такой, будто бы это спецподразделение в антарктическую экспедицию направилось. На зимовку.
– Мистер Джонс… Или как вас здесь лучше звать? Пан Джонс? Подскажите-ка мне, мы официально имеем право находиться на территории Польши? Или мы на нелегальном положении? – вопрос, который мучил профессора еще в начале полета, прозвучал только сейчас, когда Кошарски показалось, что он вернулся к прежней своей самодостаточной уверенности.
Старший агент Джонс улыбнулся в полумраке – тусклый свет выходил только из салона самолета, а выдвинувшийся автоматически фонарь над трапом никто включить не догадался.
– Сейчас нас отвезут на место, устроимся, и я выдам вам ваши документы. С официальным разрешением и всеми прочими печатями и штампами.
– Мои документы у меня в кармане, – возразил профессор.
– У вас будут другие. На вашу же фамилию. Не переживайте. Лишними документы никогда не бывают, уж поверьте мне на слово. И лучше не попадать в ситуацию, когда документов не будет хватать.
Кошарски ничего на это не ответил. Он и сам не хотел бы попасть в ситуацию, в которой документов не будет хватать, и хорошо, что старший агент загодя побеспокоился о невозможности попадания в такую ситуацию. Тем не менее как-то неприятно было оказаться под опекой ЦРУ. Кошарски привык чувствовать себя хозяином положения. А здесь ему такой возможности не предоставляли.
– Тут есть какое-нибудь кафе? – спросил он.
– Сильно проголодались?
– Дело не в голоде. Сама пища для меня не является принципом. Но при моем состоянии здоровья соблюдать режим питания необходимо. Думаю, и в ваших интересах видеть меня здоровым и ходячим, нежели стонущим и лежачим. Вы меня не на лечение, я надеюсь, привезли. Лечиться я привык у своего врача. А здесь мне нужно сделать дело, и дело, как я понимаю, важное, и сделать его я смогу только тогда, когда буду чувствовать себя здоровым.
– Вы, когда болеете, не можете работать? – с непонятным удивлением спросил старший агент. – Я вообще-то считал, что умственной работе никакая болезнь не мешает. Это не к нашей ситуации относится, а так… Теория…
– Я, когда болею, очень раздражен. Могу застрелить того, кто не вовремя ко мне в дверь постучит. Если бы у вас была язва, вы поняли бы, что это такое.
– Буду иметь в виду. И потому, как только вы дадите понять, что плохо себя чувствуете, я заберу у вас оружие. Мне еще жить хочется…
– Я уже плохо себя чувствую. А оружия я, к сожалению, с собой не взял. Но я застрелил бы вас еще до того, как вы попытались бы меня разоружить. А за неимением оружия могу бросаться чем угодно – ножами, бутылками, пепельницами, что потяжелее. Если найдется там горячий утюг, буду его специально для вас держать…
Профессор от злости храбрился и блефовал. У него ни дома, ни в рабочем кабинете никогда не было другого оружия, кроме индейских лука и томагавка, украшающих вывешенную на стене шкуру енота. И даже кухонные ножи в доме всегда были до безобразия тупыми. Сам он их никогда не точил, а жены делать это или не умели, или не любили, и в этом качестве одна на другую походили.
Впрочем, на старшего агента Джонса слова Кошарски, кажется, сильного впечатления не произвели. Он в очередной раз громко зевнул и пообещал:
– Утюг я вам найду и привезу. Только он будет холодным. Вы уж сами, будьте добры, его раскаляйте. А сейчас я машину вызову.
После этого вытащил трубку спутникового телефона и отошел в сторону, чтобы позвонить. Разговаривал недолго.
– Кстати, профессор, по большому секрету открою вам страшную тайну: на базе в неофициальном статусе работает кафе. Местный предприниматель расстарался, чтобы наши солдаты здесь не скучали. О кафе знает только местное командование, и лучше будет, если не будет знать командование высшее. Работает до четырех утра. Пара часов у вас в запасе есть. Можете туда сходить и повеселиться. Если, конечно, вы выносите современную музыку. Я вот не выношу и потому заказал себе поздний ужин в комнату. Если желаете, я и вам закажу.
– Желаю, – сухо и слегка капризно потребовал профессор.
– Я уже заказал. Вам принесут в комнату. Ваша комната будет рядом с моей…
– Мне здоровье не позволяет есть все подряд.
– Я предупредил, что у вас язва, и попросил подобрать что-нибудь полегче… Извините уж, меню мне никто не представил. А штатного диетолога это кафе, я думаю, не держит.
К самолету подошел автобус. Большой, такие принято называть туристическими.
– Багаж в багажное отделение, – распорядился водитель, открывая дверцы этого отделения.
Однако коммандос на его распоряжение внимания не обратили и стали один за другом забираться в открытые двери салона, предпочитая свои вещи держать при себе. Последними загрузились старший агент Джонс и профессор Кошарски. Экипаж самолета в автобус не сел…
Нельзя сказать, что комната, которую выделили профессору под временное проживание, была слишком неудобной. Старший агент Джонс объяснил, что эта база обустроена на бывшей советской военной базе. И под проживание офицерам и служащим, после капитального ремонта и множественных сложных мер по благоустройству, отведено бывшее советское офицерское общежитие. Основное неудобство состояло в том, что душ, умывальник и туалет были общими и находились в конце коридора в так называемом хозяйственном блоке, через коридор от общей кухни. Видимо, у советских офицеров требования к комфорту были достаточно низкими, и потому для них строили такие невнятные, с точки зрения удобств, здания. Но в остальном, конечно же, после приложения больших усилий общежитие стало вполне пригодным для человеческого житья.
Одна-единственная комната с кроватью и письменным столом, заменяющим, видимо, и стол обеденный, показалась, конечно, тесноватой для долговременного проживания. Профессор, когда выезжал куда-то, даже номер в гостинице старался снимать как минимум двухкомнатный. Он не привык и спать, и работать, и обедать в одном помещении. Но утешало то, что жить здесь он будет, как пообещал Джонс, не больше трех дней. С этим сроком еще можно было смириться. Кроме того, профессору было обещано рабочее место в компьютерном зале военной базы. А он приехал сюда именно работать, а не отлеживать бока в комнате. Значит, в комнате он будет находиться редко, и стеснения в быту сильно не проявятся.