Аномалия

Юнина Наталья

– Это что-то, что надевается на подгузник или… сам подгузник?

– Это трусы. Чебоксарский трикотаж. Стопроцентный хлопок.

– Стопроцентный ушлепок.

– Хлопок.

– И стопроцентное противозачаточное средство.

– Для поездок в метро так и задумано. Это вместо тех трусов, которые были на тебе. Ну а лифчик, так сказать, бонусом, – как же много вертится слов на языке. Жаль, что все матерные.

И я бы их непременно произнесла вслух, если бы не увидела, вышедшего из машины Вадима.

И, кажется, это уже становится традицией – радоваться приходу этого индивидума. А ведь еще минуту назад меньше всего, что мне хотелось, так это то, чтобы Потапов его увидел.

– Добрый день, – несмотря на то, что утро выдалось поганым, сейчас я испытываю своеобразное удовлетворение, видя лицо Потапова. – Эля, нам пора, – берет меня за запястье и ведет к машине. – До свидания.

Выехав с места, поворачиваюсь к Вадиму и буквально сверлю его взглядом.

– Ну может, ты уже что-нибудь скажешь?

– Вечером твоя мама вызвала скорую и настояла на том, чтобы ее отвезли именно в государственную больницу, а не в частную клинику. Она в гинекологии.

Испытываю какое-то невероятное облегчение, осознавая, что мама не попала ни в какую аварию.

– Давай ты не будешь говорить ей о возможных последствиях гулянки твоего отца. И даже без намеков и расспросов. Не то время.

– Я сама разберусь, что мне с ней делать. А почему у нее выключен телефон? Она на операции?

– Насколько мне известно, операцию ей не делали. Думаю, что телефон просто разрядился. Учитывая, что Марина крайне скрытный человек, подозреваю, что она вообще не хотела, чтобы кто-то знал, что она в больнице. Она строго-настрого запретила охране об этом говорить.

Боже, только не какой-нибудь рак! Всю оставшуюся дорогу я еду как на иголках в полном молчании. И только, когда мы приходим в гинекологию, я первой нарушаю молчание, когда понимаю, что Вадим намеревается идти со мной.

– Спасибо за помощь. На этом все.

Благо никаких пререканий я не получаю. Мамино желание попасть не в частную клинику, мягко говоря, удивляет. Ладно, меня уже не удивить такой обстановкой. Но ее-то? Хорошо хоть отдельная палата. Тихо вхожу в палату.

Живая, по-прежнему красивая и улыбается. Будь у нее рак, она бы, наверное, не улыбалась?

– Что у тебя с телефоном? – на языке столько вопросов, а я задаю такую хрень?

– Уже заряжается. Я решила не трогать его, чтобы не читать никаких новостей. Ты чего такая?

– А ты? Я думала, я веду себя как ребенок, а ты недалеко от меня отошла. Как можно было не сказать никому, что ты в больнице?! Так не делается, мама.

– Ну ты чего? Со мной все нормально. Чего ты ревешь, глупенькая? – тянет меня на себя, обнимая. Да я бы и не знала, что реву, если бы она не сказала. – Я не хотела никому говорить, пока не будет хотя бы шестнадцать недель.

–

Чего? Какие шестнадцать недель? – и тут до меня доходит. – Ты беременна? – кивает. – На сохранении? – очередной кивок.

– Предыдущие два раза заканчивались так же. Я не хочу повторений. Со мной все нормально. Я скорее перебдела.

– То есть папа не знает?

– Нет, конечно. Пока у него ничего не устаканится с делами, я вообще не буду ему ничего говорить. Не хватало, чтобы он еще этим себе голову забивал.

– Господи, мама, я думала, у тебя какой-нибудь рак, а беременность… капец.

– Что именно?

– Я думала, в сорок один секса уже нет, – на мой комментарий мама лишь усмехается.

– Он и в шестьдесят есть.

– Ой, не надо мне таких страшных подробностей.

– Ты как ляпнешь.

– Да уж, лучше ляпать, чем молчать и не брать трубку. Тебе что-нибудь надо же купить. Вещи привезти.

– Не надо, у меня все есть. Тут даже автомат с шоколадом есть.

И вот как? Как мне теперь быть, черт возьми, если у меня действительно есть сестра? А Вадим как будто специально выждал момент. Сукин сын!

– Ты зачем замазала веснушки?

– Потому что скотина, в которую я влюбилась, сказал, что моя внешность на девять из десяти. Из-за веснушек.

– Я даже не знаю, что меня больше удивляет. То, что ты влюбилась или то, что он скотина.

– Второе тебя не должно удивлять. Мужики все скотины.

– Не все. Твой папа точно нет. И знаешь, это даже хорошо.

– Что?

– Что ты влюбилась, пусть и в скотину. Зато теперь проще будет донести до Кости, что в таком случае навязанный брак невозможен. Ну что там за скотина? Расскажи.

Капец. И ведь рассказываю же. Вот только ночные приключения слегка приукрашиваю.

– Так он тоже влюбился. И белье такое подарил, чтобы… поддеть. Ну подари он тебе шелк, ты бы обратила внимание, учитывая, что у тебя такое в изобилии?

– Не обратила бы. Я не хочу больше о нем говорить. Я давно хотела спросить. А как думаешь, папа тебе когда-нибудь изменял?

– Нет, конечно.

– Уверена на сто процентов?

– На двести. Почему ты спрашиваешь?

– Стало интересно. И вы никогда не ругались так, чтобы хлопнуть дверьми и досвидули?

– Ругались, конечно. Когда ты родилась, мы жили в крохотной однушке, мне было так сложно, что однажды я не выдержала и позвонила маме. Она стала жить у нас. Помогать мне, а заодно мотать нервы Косте. И мне, конечно. У твоего папы все же сдали нервы, и в очередной ссоре он сказал выбирай: или она, или я. Ну я была девятнадцатилетней идиоткой, привязанной к маме. Выбрала ее.

– И?

– И Костя ушел.

– Куда?

– Понятия не имею. Но уже через месяц вернулся. Больше я мать не выбирала.