Аномальная зона
Шрифт:
Всё произошедшее с ним в последнее время настолько походило на сон, что он решил целиком отдаться воле подхвативших и понёсших его в неизвестность событий, никак не стараясь предугадать и изменить своё будущее.
Днём он бродил по посёлку, вполне ухоженному, но всё равно будто осевшему, оплавившемуся от старости. Народа ему попадалось немного – служивые из вохры, затянутые в портупеи, их жёны, как правило, толстые и бесформенные, с глупо-заполошными лицами, старики, все как на подбор, отличавшиеся несмотря на очевидную дряхлость, пронзительным и колючим чекистским взглядом, от которого холодок по спине пробегал. Изредка мелькали спешащие по хозяйственным делам бесконвойники, вышедшие за какие-то особые заслуги перед администрацией из зоны на вечное поселение, – бывшие зеки, измождённые, старые, так и не ставшие на воле полноценными гражданами этой
Дед не докучал особо внуку, не дёргал по пустякам, несколько раз передав привет и поинтересовавшись, не требуется ли чего, через домоправительницу Октябрину. И когда однажды спозаранку он прислал за Эдуардом Аркадьевичем вестового, пригласив на аудиенцию не домой, а в штаб, бывший правозащитник понял, что разговор состоится серьёзный.
– Ты понимаешь, Эдик, – говорил внуку Марципанов-старший четверть часа спустя, – наша пропаганда никуда не годится. Мы построили общество будущего, но так и не можем доходчиво объяснить его преимущества согражданам из числа спецконтингента. Да, марксизм-ленинизм – мощнейшее идеологическое оружие, позволившее нам на протяжении довольно длительного времени, не изменив своим принципам, выстоять во враждебном окружении. Но учение классиков нуждается в постоянном творческом развитии. А наш главный идеолог, подполковник Клямкин, как заезженная пластинка, уже несколько десятилетий талдычит и зекам и сотрудникам об одном и том же – преимуществах социалистического способа хозяйствования перед капиталистическим, о том, что коллективное владение средствами производства выгоднее, чем частное… Но большинству из наших граждан такие абстрактные понятия, я извиняюсь, до фени!
Дед закашлялся, и Эдуард Аркадьевич услужливо налил ему в стакан воды из графина. Смочив горло, престарелый полковник продолжил:
– На этом, кстати, ваша КПСС погорела…
– Она не моя, – торопливо вставил Марципанов-младший.
– Твоя, твоя, – строго глянул на внука дед. – Расслабились, оппортунисты хреновы, сами и народ распустили. И насчёт тебя у меня разведданные есть, чем ты в перестройку вашу долбаную занимался. Ну, да ладно, надеюсь, извлёк уроки. Так вот, ты, внучек, живой свидетель перемен, произошедших на постсоветском пространстве. Мы здесь не такие дремучие, как тебе наверняка показалось. И радио слушаем, и телепередачи спутниковой тарелкой ловим, и даже прессу периодически почитываем… Не все, конечно, так, как я, информированы – только узкий, избранный круг. Зачем народу мозги засорять? Но ты-то в этом содоме жил! Тебе и карты в руки.
– В смысле…
– В смысле того, что мы хотим с пользой для дела использовать твои пропагандистские навыки. Главный упор в нашей агитации мы должны делать на то, что люди в пореформенной России лишены многих благ, доступных в нашем обществе режимного коммунизма даже преступникам. У нас – свежий воздух, на целебной хвое настоянный, санчасть, где, если что заболит, – вмиг зелёнкой замажут. Во внешнем мире преступность: грабежи, заказные убийства. А в лагере – покой и мирный созидательный труд надёжно защищены от всякого рода посягательств крепким забором и бдительными часовыми, охраняющими наши рубежи. Каждый заключённый уверен в своём завтрашнем дне, гарантирован от неожиданностей и потрясений. Весь быт регламентирован правилами внутреннего распорядка. Наш человек знает, что, проснувшись утром по подъёму, он плотно позавтракает, потом хорошо, с полной отдачей, потрудиться, вечером культурно отдохнёт, прослушает политико-воспитательную лекцию, пообщается с товарищами по бараку, где царит дух коллективизма, ответственности каждого за общее дело. И так из месяца в месяц, из года в год, практически всю жизнь. Это ли не настоящее счастье? К сожалению, не все его ценят…
– Послушайте… э-э… дедушка, – не без внутреннего сопротивления по-родственному обратился к престарелому энкавэдэшнику Эдуард Аркадьевич. – А зачем вам вообще это надо – объявлять всех, кто попадает в лагерь, шпионами, диверсантами… Вы же прекрасно знаете, что это безобидный, шатающийся по делу и без дела по тайге люд?
– Власть должна быть легитимна, – отрезал дед. – Мы не бандиты какие-нибудь с большой дороги. Наоборот, спасаем людей, вырывая их из больного, прогнившего общества. А чтобы они не чувствовали себя без вины виноватыми…. Как говорится, был бы человек, а статься найдётся.
– Но ведь они действительно не виноваты ни в чём!
– Как это не виноваты? – сурово насупил
Старик заметно устал, голос его слабел. Наконец он без сил отвалился на спинку кресла. Дрожащей рукой поднял лежащий перед ним листок:
– Вот, ознакомься. Это мой сегодняшний приказ о присвоении тебе специального звания – капитана внутренней службы с одновременным назначением на должность заместителя начальника КВЧ…
– Кэ-вэ… чего? – не понял Эдуард Аркадьевич.
– Культурно-воспитательной части лагеря, – поморщившись на бестолковость внука, пояснил дед. – Становишься вторым лицом после замполита. А со временем, я надеюсь, будешь и первым.
Марципанов-младший молчал озадаченно, вертя в руках напечатанный на машинке с высохшей лентой и от того бледным, плохо читаемым шрифтом, приказ.
– Стар я, внучек, – вздохнул жалобно дед. – А передать дело всей жизни некому… И вдруг ты! С неба свалился. Я, конечно, убеждённый атеист, но не могу не увидеть в этом факте указующий перст судьбы.
2
Быстро, в два дня, Марципанову-младшему пошили форму – повседневную и парадную. Тщательно рассмотрев собственное отражение в большом, в два человеческих роста высотой, зеркале, он неожиданно для себя остался доволен. Куда делся лысоватый интеллигентик с заметным брюшком, оплывшей фигурой и опущенными безвольно плечами? В резной, темной полировки раме – словно фотографический портрет стройного и строгого офицера весьма воинственной наружности. Зелёный китель-френч сидел на нём как влитой, подчёркивая могучую грудь, бугрящуюся мышцами, каких у бывшего правозащитника в естественном, так сказать, обличье и в молодости не бывало. Затянутая на талии портупея подобрала живот, синие, плотной диагонали, галифе и сияющие антрацитным блеском тупоносые хромовые сапоги с высокими каблуками, подбитыми для форса и крепости железными подковками, добавляли Эдуарду Аркадьевичу в росте и скрывали природную кривоватость ног. Сверкали звёздочки на погонах и кокарда в синей энкавэдэшной фуражке с краповым околышем. На правом боку великолепно смотрелась жёлтая, толстой воловьей кожи, кобура с тяжёлым, грозным и безотказным пистолетом ТТ внутри.
Поскрипывая сапогами, бывший правозащитник поворачивался перед зеркалом то так, то эдак.
– Как вам мундирчик-то личит! – подобострастно всплеснул рукам портной-бесконвойник. Он суетился вокруг, то расправляя, то одёргивая складки на кителе, снимая с материи невидимые пушинки. – Прямо сталинский сокол!
Таким обновлённым и явился утром Эдуард Аркадьевич в штаб. Его переполняло незнакомое ранее чувство собственной значимости и превосходства над большинством окружающих. Великое всё-таки изобретение – мундир. Это гражданские штафирки, хоть и одеты пёстро, а все одинаковы. Только намётанный в бутиках глаз способен отличить импортный костюм за пять тысяч долларов от того же покроя, но в китайском исполнении – за две тысячи отечественных рублей. Лишь искушённый человек оценит реальную стоимость камня в золотом перстне или наручных часов в корпусе белого металла на невзрачном кожаном ремешке. Только, пожалуй, персональный автомобиль позволяет на улице отличить важную персону от мелкого клерка из захудалой конторы. Зато форма сразу определяет статус человека и его место в общенародном строю!
Конечно, капитан внутренней службы – не великое звание. Но это смотря где. Например, в избалованной чинами Москве. А в провинции, в военном городке например, – вполне достойное. А уж здесь, в таёжном посёлке, каждый встречный тянулся по струнке, козырял, поравнявшись, и печатал по-строевому шаг – и конвойные солдаты, и сержанты, и младшие офицеры, а уж зеки-бесконвойники или поселенцы и вовсе расстилались, торопливо срывая с головы шапку и кланяясь в пояс:
– Здравия желаю, гражданин капитан!