Аномальная зона
Шрифт:
«А мне здесь всё больше нравится!» – отметил про себя Марципанов и, присев за столик, налил себе ещё рюмочку кедровки и закурил очередную духмяную папироску.
2
Аспидно-чёрный, из какого-то плотного материала старомодного покроя пиджак с широкими плечами и лацканами сидел хотя и чуть мешковато, но оказался вполне впору. Даже брюки с просторными на удивление штанинами были нужной длины.
Эдуард Аркадьевич с любопытством созерцал своё отражение в зеркале. Как всё-таки одежда меняет человека! Он будто с плаката пятидесятых годов сошёл. Прямо советский трудовой интеллигент. А то и – бери выше! –
Марципанов застегнул ворот белоснежной, ломкой от крахмала рубашки, повязал строгий, синего милицейского цвета галстук. Сунув руку в карманы пиджака, в левом обнаружил старательно отутюженный, сложенный вчетверо клетчатый носовой платок, в правом – серебряный портсигар, тяжёлый и плоский. Надавив на кнопочку сбоку, открыл. Внутри, под натянутой резиночкой, теснился ряд папирос. Прочёл с любопытством на картонном мундштуке – «Казбек. Фабрика им. Урицкого. Ленинград». Хмыкнув, извлёк одну антикварную папироску, прикурил. Дым был резкий, непривычно-кисловатый, но, если не затягиваться глубоко, курить можно.
Чувствуя себя не слишком комфортно в тяжёлом, словно доспехи, костюме, тесноватых неразношенных ботинках, Эдуард Аркадьевич подошёл к окну, раздвинул бархатные шторы. Сквозь тюлевую занавеску ему стала видна улица с рядом аккуратных рубленых по одному образцу домиков, с огородами, сарайчиками и баньками на дворах, и толпящимися окрест соснами, готовящимися будто при любом удобном случае перейти в наступление, вернув себе отвоёванное человеком у тайги пространство. По выложенной деревянными плашками мостовой пожилой конвоир в линялой белесой гимнастёрке, зажав под мышкой винтовку, сопровождал двух заключённых, толкавших перед собой вместительную тележку на железных колёсах, гружёную несколькими тяжёлыми мешками. Тележка мелко подпрыгивала на ребристой мостовой, плохо смазанные колёса визжали жалобно, зеки, облачённые в полосатую униформу, не выглядели совсем уж доходягами, не торопились, но управлялись ловко и споро, катили воз без напряга, и во всём этом чувствовался отлаженный уклад устоявшейся жизни, о которой он, Марципанов, пока мало что знает.
Судя по первым впечатлениям, дед, несмотря на дряхлость, правил во вверенном ему ещё в стародавние времена подразделении железной рукой. Это чувствовалось и по посёлку, в котором, с учётом солидного возраста большинства строений, не ощущалось запустения, ветхости. И по тому, как ловко, не растеряв молодцеватости, козыряли при встрече друг другу на улице вохровцы, как торопливо сдёргивали перед ними кепки редкие, спешащие куда-то по неотложным делам, одиночные зеки-бесковойники, из тех, кто вызывает особое доверие администрации лагеря и не уйдёт в побег ни при каких обстоятельствах – так пояснили Эдуарду Аркадьевичу после встречи с дедом, провожая в апартаменты хозяина, Акимыч с Трофимычем, ставшие в одночасье друзьями Марципанова-младшего.
Как это ни дико было представить, но, если верить увиденному, в двадцать первом веке, через шесть десятилетий после смерти вождя и полстолетие, минувших с момента развенчания его культа, на территории современной России, не вполне демократической, по мнению Эдуарда Аркадьевича, но всё-таки свободной в принципе, открывшей границы и для иностранцев, и для своих граждан, вольных катить на все четыре стороны света по своему
А это – мировая сенсация, у истоков которой может стоять он, человек твёрдых демократических убеждений, поборник общечеловеческих ценностей, либерал и правозащитник!
«Этот исторический артефакт, если хотите, даже символичен вполне, – возбуждаясь от раскрывавшихся перед ним перспектив, – думал Эдуард Аркадьевич. – Не зря ведь сторонники либеральных взглядов, активисты правозащитного движения предупреждали мировую общественность: Россия, несмотря на смену политического режима, остаётся по сути тоталитарной страной! Вопреки декларативным заявлениям Путина и Медведева о приверженности к демократическим ценностям, все они являются прямыми потомками и преемниками авторитарной преступной власти, которая, как выяснится теперь благодаря ему, Марципанову, не исчезла совсем, а затаилась до поры, ждёт своего часа и, если прогрессивное сообщество не примет экстренных мер, наверняка дождётся!»
Эдуард Аркадьевич, прикрыв от волнения глаза, воочию увидел себя на трибуне Генеральной ассамблеи ООН или, на худой конец, Страсбургского международного суда, услышал свою речь – обличительную, произнесённую срывающимся от благородного негодования голосом, толпы репортёров, сотни микрофонов и телекамер, своё одухотворённое лицо на экранах телевизоров всех стран, в первых строчках новостей, а то и в неурочных экстренных выпусках с броскими анонсами: Человек, который открыл архипелаг ГУЛАГ! В России ничего не меняется! В застенках сталинского режима! Правозащитник обвиняет! И всё это о нём – Марципанове…
Эдуард Аркадьевич, подойдя к столику, выпил ещё кедровки и в возбуждении зашагал по комнате. Вот он, уникальный и неповторимый, дающийся человеку раз в жизни шанс вырваться из безвестности, стать мировой звездой, сделать головокружительную политическую карьеру! Надо только не суетиться, всё тщательно продумать, разведать, собрать доказательную базу, может быть, если удастся, даже сфотографировать – не совсем же они дикие здесь, должен быть у них фотоаппарат, а уж потом, найдя пути отхода, рвануть отсюда к чёртовой матери, навстречу мировой славе, почёту и уважению…
Взлетев в мечтах на головокружительную высоту, он ещё несколько раз приложился к кедровке, почти опустошив графинчик. Полёт его фантазии прервал некстати негромкий стук в дверь. Эдуард Аркадьевич торопливо отставил рюмку:
– Да-да, пожалуйста…
Это опять была Октябрина. Но как она отличалась от давешней – горничной-старшеклассницы! Перед ним предстала красивая дама в облегающем её фигуру плотно, послушно следуя волнительным выпуклостям тела, платье тёмно-вишнёвого цвета, с глубоким декольте и шарфиком – белым, невесомым, как облако, уютно опустившееся на округлые плечи.
Шагнув за порог, она охнула, замахала руками, разгоняя слоящийся по комнате дым, и притворно-строго попеняла:
– Товарищ Марципанов! Не бережёте вы своё здоровье! У нас тут воздух такой целебный: дышишь и надышаться не можешь! А вы эту дрянь курите… Фи!
– Я… Думаю всё, волнуюсь, – смутился Эдуард Аркадьевич.
– И то верно, – согласилась Октябрина, по-хозяйски распахнув окно настежь. – Столько лет с родным дедушкой не видеться! Я, как узнала, прямо заплакала. Это так трогательно…