Аномальная зона
Шрифт:
Правозащитник вздрогнул от этих мыслей, плотнее прижался к Октябрине, чувствуя её восхитительно округлый, такой мягкий и тёплый, реальный вполне бок, ощутил себя увереннее, словно пловец в открытом океане, оказавшийся за бортом в ледяных, бушующих яростно волнах и ухватившийся вдруг за подвернувшийся кстати спасательный круг…
Лица собравшихся слились перед взором Эдуарда Аркадьевича в мутные, неразличимо колеблющиеся над сияющими золотом погонами и раритетными нарядами дам пятна, он не знал и не узнавал из них никого и, самое главное, не видел дедушки,
Он ещё крепче вцепился в локоток Октябрины, так, что она ойкнула тихонько и, склонив голову, прошептала, щекотя локоном потный висок правозащитника:
– Экий вы силач, право слово… Вы мне, товарищ Марципанов, так руку сломаете…
В этот момент на середину зала вышел худой и длинный человек с подполковничьими звёздами на погонах. Правозащитник узнал в нём того, кто командовал его расстрелом. Подполковник поднял руку с забинтованным толсто пальцем и, прищёлкнув каблуками начищенных до зеркального блеска сапог, воскликнул:
– Товарищи офицеры! – и все мундиры в толпе тоже вытянулись по стойке смирно, щёлкнули каблуками, а дамы, казалось, застыли на вдохе: «А-а-ах!» Подполковник обвёл взглядом собравшихся и вдруг указал на стушевавшегося приметного в своём гражданском костюме правозащитника. – Прошу любить и жаловать! Эдуард Аркадьевич Марципанов! Да, да, товарищи! Вы видите перед собой внука нашего глубоко уважаемого начальника лагеря Эдуарда Сергеевича Марципанова! Оркестр, туш!
Музыканты на галёрке врезали «Прощание славянки», присутствующие разразились аплодисментами, а худой подполковник, легко, будто в танце скользя по паркету, подлетел к зардевшемуся конфузливо правозащитнику, опять щёлкнул каблуками и, держа руки по швам, резко склонил голову, так что стала видна бледная лысина на макушке:
– Р-разрешите представиться! Заместитель начальника лагеря по культурно-воспитательной работе подполковник Клямкин Кузьма Клавдиевич. Честь имею! – он протянул Эдуарду Аркадьевичу руку, осторожно, сберегая загипсованный палец, пожал и, ловко крутанувшись, мотнул головой, словно взнузданный конь, крикнул толпе: – А теперь па-а-прашу всех к столу!
Когда он упорхнул, Октябрина склонилась к Марципанову и доверительно прошептала:
– Это наш замполит. Кличка – Ку-клуц-клан. По первым буквам имени, отчества и фамилии. И вообще… он у нас идейный такой. Парторганизацию возглавляет.
– Какой, интересно, партии? – уточнил Эдуард Аркадьевич. – Уж не «Единую ли Россию»?
Октябрина взглянула с недоумением:
– При чём здесь какая-то Россия? ВКП (б). Коммунистическую партию большевиков… Я тоже партийная! – не без гордости заявила она. – И вас, если себя проявите верным ленинцем-сталинцем, примем!
– Ну да… Я перепутал… – промямлил, обещая себе впредь тщательнее следить за языком и так не шутить, правозащитник. – У нас-то там… вначале КПСС была, а потом КП РФ называться стала… И ещё куча партий…
– Ревизионисты,
– Э-э… да, – вяло поддержал её Марципанов. – Россия вспрянет ото сна, и на обломках самовластья напишут наши имена…
– Ты веришь в это, товарищ? – прижавшись к нему на мгновение всем телом, сияя широко раскрытыми глазами, с восторгом спросила Октябрина.
– Да-да… конечно… – торопливо согласился правозащитник, соображая судорожно, что отныне ему нужно носить повсюду с собой блокнот и записывать всё увиденное, а главное – фамилии, имена, должности, звания. Для международного трибунала в Гааге это действительно может стать бесценной доказательной базой. И, просветлев от предвкушения грядущих разоблачений, с пафосом прошептал спутнице: – Я верю, товарищ Октябрина. Ваши имена обязательно запишут на скрижалях истории! А значит, и моё тоже.
– Побыстрее бы, – вздохнула пышнотелая большевичка.
– Я постараюсь сделать всё от меня зависящее, чтобы ускорить этот процесс! – торжественно, нисколько не кривя душой, пообещал Эдуард Аркадьевич.
4
Тем временем все приглашённые быстро и организованно, без привычной в подобной ситуации суеты, расселись за длиннющим столом, судя по всему, на заранее определённые по ранжиру места. В торце стола правозащитник наконец-то увидел и дедушку. По правую руку от него восседал Ку-клуц-клан, по левую два стула оставались пустыми. К ним-то и препроводили Эдуарда Аркадьевича с Октябриной.
Лысая голова дедушки, мумифицированная от древности, будто плесенью зеленоватой тронутая, чужеродно торчала из парадного, великоватого для усохшего тела кителя с застёгнутым на морщинистой шее воротником, сверкающими полковничьими погонами, золотыми пуговицами, медалями и орденами во всю грудь и казалась гнилым замшелым пеньком, возвышающимся над сияющим великолепием мундира.
Стол был сервирован прекрасно. Салаты, мясные и рыбные блюда, солёные грибы, строгие бутылки пятизвёздочного армянского коньяка, советского шампанского и забытой уже давно водки «Московская» с пропечатанной на этикетке ценой – два рубля восемьдесят семь копеек, радовали глаз, удивляли разнообразием и возбуждали аппетит.
– Откуда это, дедуль? – склонившись к дедушке и указав на яства, полюбопытствовал внук.
– Наше производство, – гордо заявил тот. – А это, – он взял трясущейся рукой бутылку коньяка, – из старых запасов. Когда резервные склады Главного управления лагерей в пятьдесят третьем ликвидировали, я эшелонами оттуда материальные ценности в свой лагерь свозил. По особому распоряжению Берии! У меня подземные хранилища до сих пор под завязку набиты. Целую армию прокормить можно. И экипировать. Но это – т-с-с-с… военная тайна!