Анти-Ахматова
Шрифт:
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 349
Когда Цветаева вошла в моду, Анна Ахматова не постеснялась написать стихотворение «Нас четверо» — мол, они — едины, один уровень, одни почести: Мандельштам, Цветаева, Пастернак, Анна Ахматова. Феномен «Краткого курса истории партии» ей кажется очень эффективным: определяются основные линии, записываются — и все, никаких разночтений больше не допускается. Она выпустила такой манифест сама: «Нас четверо». Пиетет русских перед печатным словом да перед великим словом Ахматовой — велик. Поверили сами и за границы весть понесли: их — четверо. Были близки между собой
В «четверке» были дети. У Мандельштамов — нет, у Пастернака — под надежной опекой жены, Лев Гумилев и Аля Эфрон — в тюрьме, оставался один Мур. Судьба как нарочно свела их с Ахматовой в одном городе.
Хлеб, голод, жизнь и смерть — это то, чего не видит Ахматова. Такие слова она охотно включает в свои стихи, потому что это красиво и звучит значительно, а в самой жизни главное для нее — погремушки тщеславия.
Удача Ахматовой — встретить на главной улице Ташкента главного человека от литературы — Алексея Толстого — да еще при зрителях — двух оборванных мальчишках, один из которых был сыном Марины Цветаевой. Вот эта роскошная сцена в подробном изложении.
По случаю жаркой погоды он был одет в светлый костюм. И шел, опираясь на трость, попыхивая трубкой. На голове у него была легкая соломенная шляпа. <…> На Жуковскую вышла высокая и неторопливая женщина в длинном полотняном платье. <…> Мур потащил меня в сторону, мы издали смотрели на Алексея Толстого и Анну Ахматову, встретившихся под платаном. «Анна Андреевна!» — говорил Алексей Николаевич, снимая шляпу и целуя ее руку. — «Я вспоминала вас недавно, — сказала Анна Андреевна. — В Академии был литературный вечер. <…> Вы ведь академик…» Алексей Толстой расшаркался и помотал перед собой шляпой, как Меншиков в «Петре Первом». «И еще мне как-то не хватало Щеголева, — сказала Анна Андреевна. — Меня пригласили как пушкиниста», — добавила она сдержанно. Сдержанно, сдержанно! Алексей Николаевич увидел Мура и кивнул ему. <…> «Мы <…> могли встретиться в Академии. Должен признаться, что и мне как-то не хватает Щеголева. Он бывал так же, как и я, недальновиден и суетен. Но он был из тех людей, кто знает, что в русской тишине есть добродетель…» По улице Жуковской тянулся караван верблюдов <…>. «Меня пригласили как пушкиниста, — повторила Анна Ахматова. — Но здесь выходит книжка моих стихотворений, которую составил Корнелий Зелинский». — «Ни слова больше! — воскликнул Алексей Николаевич! — <…> Представьте, он решил, что я должен стать директором Института мировой литературы» — «Вы все можете», — сказала Анна Андреевна. — «Да, — растерянно протянул Алексей Николаевич, — но управлять департаментом?»
Эдуард БАБАЕВ. Воспоминания. Стр 149–150
«Марину близко нельзя подпускать к Пушкину!» Но не только это она хотела показать всем этим спектаклем: еще и соломенную шляпу, и светлый летний костюм, и литературный вечер, и институт мировой литературы. До Марины ли Цветаевой в таких кругах?
Устав, мы присели возле арыка на травку и скоро мимо нас вместе с Муром прошла NN (А.А.), вся в белом, в парижской шляпе (Раневской), прекрасная, пышная.
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 447
23.7.43.
Продал последние
Георгий ЭФРОН. Дневник. 1943 год. Стр. 303
Каждому свое.
Пастернак простецки убивается, что не помог материально Цветаевой. Какая приземленность по сравнению с Анной Андреевной!
Борис Пастернак — жене.
Я всегда в глубине души знал, что живу тобой и детьми, а заботу о всех людях на свете — долг каждого, кто не животное — должен символизировать в лице Жени, Нины и Марины. Ах, зачем я от этого отступил!
Борис ПАСТЕРНАК. Письма З. Н. Пастернак. Стр. 180
Ахматова: «Марина умерла бы вторично, если бы увидела сейчас Мура. Желтый, худой… Чем помочь ему? Я и так отдаю ему весь хлеб».
Л. К. ЧУКОВСКАЯ. Записки об Анне Ахматовой. 1938–1941. Стр. 455
Можно дать немного масла, орехов, варенья: посмотрите, что можно выбрать из ее разносолов в главе «Клинические голода». Продуктовый паек, например, о котором она просто забыла.
7 сентября 42.
Она живет припеваючи, ее все холят, она окружена почитателями и почитательницами, официально опекается и пользуется всеми льготами.
Письмо Г. Эфрона сестре А. Эфрон в лагерь в Коми АССР.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78
«В течение июня месяца я находился в почти абсолютно голодном состоянии… Воля не выдержала: я продал несколько хозяйкиных вещей — рублей на 800 — тайно от нее, конечно. В начале июля, случайно, хозяйка заметила пропажи. Значит, не предметы первой необходимости, не хлебные карточки — не «убийца» Мур все-таки. — Заявление в милицию, повестка, арест, 28 часов под стражей с уголовниками, допрос, признание… Я дал обязательство хозяйке уплатить ей в течение 4-х месяцев 3000 р…Я уже зондировал ташкентские ресурсы, они равны нулю. Ахматова сидит без денег…
Г. Эфрон — сестре в лагерь.
Г. ЭФРОН. Письма. Стр. 50–51
Ахматова не сидела без денег. Когда Чуковская напомнила издателю о причитающемся Ахматовой гонораре, устроила ей разнос: как можно — Ахматова и какие-то презренные деньги!
Лимитные книжки, лимиты — так назывались в ту пору повышенные пайки, которые во время войны стали выдаваться ученым с высокими степенями и видным деятелям искусства. Получила «лимитную книжку» и Ахматова. И хотя это было самой элементарной справедливостью, что Ахматову избавили от тяжкой военной нужды и лишений, сама Ахматова не могла спокойно пользоваться причитавшимися ей благами. Она была полна сострадания, и обостренная совесть не оставляла ее в покое.
В. Г. АДМОНИ. Знакомство и дружба. Стр. 342
Было время, когда она мне помогала; это время кончилось. Однажды она себя проявила мелочной, и эта мелочь испортила все предыдущее; итак, мы квиты — никто никому ничего не должен. Она мне разонравилась, я — ей.
Г. Эфрон — сестре в лагерь.
ЛЕТОПИСЬ ЖИЗНИ И ТВОРЧЕСТВА. Т. 3. Стр. 78
Дорогие товарищи!
Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто может…