Античная драма

Софокл

Гермес

А жив Кратин мудрейший?

Тригей

Умер он в тот год, Как был набег спартанцев.

Гермес

Умер как?

Тригей

Да так! Свалил удар. Разбилось сердце старое, Когда с вином бочонок стали в щепы бить. А сколько бедствий город испытал других!

(К богине Мира.)

Нет, никогда с тобой мы не расстанемся!

Гермес

Так что же! В жены Жатву ты возьми себе, На хуторе живи с ней, чтоб росли

у вас, Цвели и зрели гроздья виноградные!

Тригей

(к Жатве)

Так подойди ж и дай поцеловать себя, Красотка! Вредно, думаешь, Гермес-дружок, Поспать мне будет с Жатвой после долгих лет?

Гермес

Нет, коль запьешь настойкою полынною. [242] Возьми с собой и Ярмарку. И отведи Ее в Совет. Там место ей законное!

Тригей

Совет, блаженство ждет тебя с женой такой! Какая будет выпивка трехдневная! А угощенье: суп, кишки вареные! Гермес дражайший, будь здоров!

Гермес

242

Нет, коль запьешь настойкою полынной. — К полынной настойке в древности прибегали, когда объедались; смысл: союз с Жатвой сулит пресыщение.

И ты прощай! Дружок, будь весел и не забывай меня!

Тригей

Эй, жук! Сюда! Пора лететь домой, домой!

Гермес

Нигде жука не видно.

Тригей

А куда ушел?

Гермес

Впряженный в колесницу Зевса, молнии Влачит.

Тригей

Бедняга! Чем же он прокормится?

Гермес

Сыт будет Ганимедовой амвросией. [243]

Тригей

А как мне вниз спуститься?

Гермес

Но робей! Вот здесь Сойдешь, с самой богиней вместо.

Тригей

243

Сыт будет Ганимедовой амвросией. — Ганимед — прекрасный юноша, похищенный Зевсом и назначенный его виночерпием.

(к Жатве и Ярмарке)

Милые! Сюда за мной скорей идите. Многие Вас ждут, желанья сладостного полные.

Тригей вместе с Житной и Ярмаркой спускается вниз и покидает орхестру.

Хор остается один.

ПАРАБАСА

Корифей

Так иди же с весельем на радость! А мы отдадим на хранение слугам Нашу утварь, кирки и веревки. Народ непутевый толпится у сцены. Здесь воришек не счесть. Так и шарят они, что стащить бы и чем поживиться. В оба глаза добро караульте! А мы обратимся: к собравшимся с речью, Скажем зрителям все, что пришло нам на ум, и пройдемся дорогами мыслей. Надзирателям палками следует бить комедийных поэтов, что смеют, Выходя, пред театром себя восхвалять в анапестах и хвастать бесстыдно. Но когда справедливо, о Зевсова дочь, превосходного славить поэта, Кто соперников всех в комедийной игре одолел, став любимцем народа, То тогда наш учитель считает, что он и хвалы и награды достоин. Из поэтов один он противников всех уничтожил, кропателей жалких, Кто над рубищем грязным смеяться привык, кто со вшами отважно воюет, И с разинутой пастью Гераклов прогнал, вечно жрущих и вечно голодных. Он с бесчестием выкинул их, от беды он избавил: рабов горемычных, Суетящихся, строящих плутни везде, а в конце избиваемых палкой, Выходящих обычно из дома в слезах и затем только автору нужных, Чтобы раб-сотоварищ их мог поддразнить, над побоями зло насмехаясь: «Ах, бедняк, это кто ж изукрасил тебя? Или

с тылу с великою ратью На тебя навалилась трехвостка? Иль ты к лесорубам попал в переделку?» Наш поэт устранил эту грубую брань, шутовство балаганное это, И большое искусство он создал для нас и высокую башню построил Из возвышенных мыслей, из лажных речей, из тончайших, но рыночных, шуток. Не на мелкую сошку, ничтожных людей, ополчился поэт, но на женщин, Но с Геракловым мужеством: в гневной душе он восстал на великих и сильных Он прошел через страшный кожевенный смрад, через злости вонючей угрозу. Да, без трепета с первых шагов поднялся он на чудище с пастью зубастой, Чьи глаза, как у Кинны распутной, огнем, словно плошки, свирепо горели, А вокруг головы его лижущих сто языкон, сто льстецов извивались. Его голос ревет, как в горах водопад, громыхающий, гибель несущий, Он вонюч, словно морж, он задаст, как верблюд, как немытая Ламия, грязен. Я взглянул на него, не дрожа, не страшась, я вступил с ним в смертельную битву. Ради вас, ради всех островов я в борьбу с ним вступил. И за это сегодня Вы должны благодарностью мне заплатить и старинную дружбу припомнить. Я и в прежние годы, в счастливые дни, никогда но палестрам не шлялся, Соблазняя красивеньких мальчиков. Нет, я домой убежать торопился. Огорчал вас немного, и много смешил, и всегда надлежащее делал. Потому-то должны вы друзьями мне быть, Старики, и мужчины, и мальчики все, А вдвойне и особо плешивых прошу Посодействовать мне и в победе помочь. А когда победить мне удастся сейчас, На пирах, на попойках кричать будут все: «Дать плешивому это, плешивому то, И сластей и орехов! Не жаль ничего Для того, кто хоть лысиной равен ему, Благороднейшему из поэтов!»

Ода

Первое полухорие

Муза, забудь про войну, К дружку своему подойди, Пропляши со мною! Свадьбы бессмертных, героев пиры, Игры блаженных прославь! Это удел твой, Муза. Если ж попросит тебя Каркин С его сыновьями сплясать, Не поддавайся, не верь, Льстивой не слушай просьбы! Все они — помни твердо — пигалицы, плясуны-головастики, Карлики, козий помет, мастера на дурацкие штуки. Сам их родитель признался, что вечером Драму, рожденную в муках, Утащила кошка.

Антода

Второе полухорие

Пышноволосых Харит Заветную песнь заведет песенник искусный. Пусть он споет нам весною, когда Ласточка лепит гнездо И Морсима не слышно. Да и Меланфий тогда молчит. [244] Как мерзок мне голос его! В хоре трагическом шел Он и почтенный братец, Оба с Горгоньим зубом, Лакомки, гарпии, жрущие камбалу, Хахали гнусных старух, как козлы, оба брата вонючи. В рожу густою им плюнь блевотиною, Муза-богиня! Со мною В пляс пустись веселый!

244

Морсим, Меланфий— плохие поэты-трагики, сыновья Филокла, племянника и неумелого подражателя Эсхила.

ЭПИСОДИЙ ТРЕТИЙ

Тригей со своими спутницами спускается «на землю» и появляется у ворот своего дома.

Тригей

(зрителям)

Не шутка прямиком к богам направиться! Признаться вам, колени ломит здорово! Малюсенькими сверху вы казались мне. С небес взглянуть — вы подленькими кажетесь, Взглянуть с земли — вы подлецы изрядные.

Раб Тригея выбегает ему навстречу.

Раб

Мой господин вернулся?

Тригей

Говорят, что да.

Раб

А что с тобою было?

Тригей

Ноги долгий путь Перестрадали.

Раб

Расскажи нам!

Тригей