Антициклон
Шрифт:
— Я комсомолец, товарищ командир. — И, вынув из кармана штанов билет, положил перед лейтенантом.
Это был единственный у Андрея документ, удостоверяющий его личность.
— Комсомол — довод веский, — согласился лейтенант, листая билет Погожева. — На, держи, потом предъявишь старшему краснофлотцу Кареву, он у нас комсоргом на катере...
И Андрей понял, что его оставляют на катере.
Когда он вышел от командира, боцмана на катере не было. Он вернулся через полчаса, с узлом в руках.
— Держи, Погожев, — сказал он, отдавая Андрею узел, — принимай флотский
Из Карантинной бухты катер вышел еще задолго до наступления темноты и взял курс в открытое море. Дул резкий восточный ветер, море катило размашистые волны, валяя катер с борта на борт. По небу ползли тяжелые мрачные тучи. В воздухе заметно похолодало.
— Такая погодка нам как раз кстати, — взглянув на облака, сказал командир. Руки его лежали на штурвале. В рубке их было двое: лейтенант и боцман Соловьев.
Боцман тоже посмотрел на небо, кашлянул в кулак и, как будто между прочим, сказал:
— Смотрю, Игорь Петрович, по курсу, не к туркам ли мы в гости направились?
— Хуже, Степан Иванович. А вначале, — лейтенант посмотрел на часы, — через полтора часа нам предстоит встреча с «Голубым дьяволом».
— Лидер «Ташкент»? — удивился боцман.
Командир утвердительно кивнул и, достав из кармана распечатанную пачку «Беломора», протянул боцману...
С лидером «Ташкент» встретились ровно в назначенное время далеко в открытом море. Только подвалили к его подветренному борту, как с лидера был спущен трап, и трое мужчин в гражданском, тяжело нагруженные багажом, спустились на катер.
— Счастливо, товарищи! — крикнули им на прощанье с «Ташкента».
— До встречи на нашей родине! — отозвался один из троих, в поношенном темном плаще, и помахал свободной от груза рукой.
Катер отошел от лидера «Ташкент», прозванного врагами за его окраску и неожиданные, дерзкие налеты на морские базы и караваны судов противника «Голубым дьяволом», и взял курс на зюйд-вест.
Лейтенант, боцман и человек в плаще сидели в командирской каюте, склонившись над картой побережья Болгарии.
Человек в плаще тупым концом карандаша водил по южному берегу Бургасского залива и говорил:
— От мыса Коракя до порта Бургас около двадцати миль. Берег сильно изрезан бухтами и заливами. Примерно в полутора милях от Коракя — второй мыс, поменьше, а за ним небольшая бухта, в вершину которой впадает река.
Человек заметно волновался. Он скинул с себя плащ и остался в засаленном черном свитере грубой домашней вязки. В вечернем полумраке были хорошо видны его крупное лицо с массивным, словно рассеченным надвое, подбородком и загорелая крепкая шея борца. Над серыми, чуть прищуренными глазами нависали густые заросли черных бровей. Ему было лет тридцать. Говорил он по-русски почти свободно, с чуть-чуть уловимым акцентом. Ни для боцмана, ни для лейтенанта не было тайной, что они везут болгар.
— Теперь самое главное, — произнес болгарин, и карандаш его уперся
— Вы моряк? — спросил командир, бросив любопытный взгляд на болгарина.
— Нет, я рыбак. И отец мой был рыбак. И дед тоже.
— И те ваши товарищи — рыбаки?
— Они — шопы. Жители западных областей Болгарии. Хорошие товарищи, антифашисты.
— А как же тут, если восточнее острова пески и равнина? — не отрывая глаз от карты, усомнился боцман. — Мы у них будем как на ладони.
Болгарин улыбнулся, обнажив пару вставных металлических зубов:
— Это они у нас будут как на ладони. Кому может прийти в голову, что перед самым носом у базирующихся немецких кораблей скрывается советский катер?..
С полночи пошел дождь. Видимость совсем испортилась. С одной стороны, это было катерникам на руку, с другой — рисковали столкнуться с вражеским судном или врезаться в скалу. Берег угадывался по белеющей полосе прибоя, вспененного разгулявшимся восточным ветром абазой. Шли почти на ощупь, бесшумно, на подводном выхлопе.
Андрей вместе с Каревым находился на мостике у пулемета, пристально всматриваясь в темноту. Он верил и не верил, что все это действительность, а не сон. То вдруг ему казалось, что он на катере давно и что этот промокший до нитки бушлат и спрятанная от дождя за пазуху бескозырка его давнишние вещи. То вдруг вспоминались Витька и Пашка, так и не сумевшие удрать от немцев. Они, конечно, догадались, куда исчез Андрюшка, и, если выбрались из порта живыми, скажут об этом его матери. Затем Погожеву виделось, как он встречается с отцом, который ушел на фронт в первую же неделю войны и прислал домой всего лишь одно письмо с пути из-под Киева.
В то время, когда Андрей думал обо всем этом, тараща глаза в темноту, в боевой рубке шел следующий разговор:
— При таком волнении моря едва ли сможем высадить вас на берег, — говорил лейтенант, не отрывая от глаз бинокля.
— Абаза учтен планом высадки, — сказал болгарин. — Поэтому я и предложил проход между материком и островом. В годы рыбальства я сам не раз прятался там с баркасом от непогоды.
— Баркас — одно, а катер — другое, — заметил лейтенант. В то же время он понимал, что вся надежда на болгарина. Без его помощи они в проливчик не войдут.
— Вы уверены, что проведете катер в пролив... при такой-то свистопляске? — Последние слова лейтенант добавил, чтоб смягчить резкость своего вопроса.
— Обязан провести, товарищ лейтенант. Обязан не только перед советским командованием, вами, товарищами по борьбе, но и перед своей родиной Болгарией.
Разговор на этом закончился.
Когда боцман подал знак на готовность к швартовке, Андрей легко соскользнул с мостика и по качающейся палубе пробежал на бак. Швартовка предстояла необычная, и моряки выстроились по обоим бортам катера, держа наготове багры и кранцы.