Антидева
Шрифт:
– Это вовсе не так, уверяю вас! Все наоборот!
– Наоборот? Что это значит? Объясните, чтобы я поняла.
Очевидно, что Анна Мария испытывает невыносимые муки, и Эммануэль задумывается, не поцеловать ли ее прекрасные, скорбно поджатые губы, не успокоить ли несчастную подругу. Мари-Анн возвращается с кухни слишком рано.
– Вы не хотите понять, Эммануэль! – стонет Анна Мария вне себя от тоски. – Дело не в вопросах добродетели и порока! Я не лесбиянка, вот и все! Вы любите женщин и всех судите по себе. Но вы ошибаетесь. Большинство женщин не испытывают
– Никогда не поздно испытать что-то впервые! – радостно восклицает Эммануэль. – Таким вещам можно научиться. И сделать это очень легко. Стать лесбиянкой просто: нет необходимости такой рождаться! Сколько я ни наблюдала за девушками вокруг себя, они часто становились лесбиянками не сразу.
– Это ты их приобщала? – спросила Мари-Анн, удобно устроившись на подушках и листая журнал.
– Обращение к этой стороне сексуальности – дело случая. В принципе любой женщине в какой-то момент может захотеться заняться любовью с другой женщиной. Хотя бы из любопытства.
– Или из-за лени, – припечатала Мари-Анн. – Если рядом нет мужчины и лень его искать. Или если не хочется мастурбировать. Конечно, лучше делать это в четыре руки.
Эммануэль расхохоталась:
– Это какая-то монашеская психология! Идея в том, что женское тело само по себе желанно – не только для мужчин. Оно желанно для любого живого существа! Девушки, утверждающие, что они равнодушны к другим женщинам, не испытывают к ним ни малейшего влечения и при этом отказываются считать себя жертвами стереотипов, навязанных обществом, на самом деле – просто несчастные, пострадавшие от идей конформизма и бесконечного табуирования вопросов сексуальности. Таких женщин можно считать инвалидами, калеками с ампутированными чувствами.
– С ампутированной сексуальностью, – уточнила Мари-Анн.
– Они никогда не узнают, что такое любовь, ведь если не любить свою породу, как можно познать всю суть любви?
В это время принесли чай, и девушки сменили тему, но стоило Мари-Анн произнести фразу, в которой фигурировало слово «вкус», как Эммануэль вновь вскочила на своего любимого конька:
– Мы говорим и об эстетической стороне вопроса: чтобы не любить женщин, надо не иметь вкуса. Анна Мария провалилась бы на экзаменах в Художественную академию.
– Я ценю женскую красоту, только и всего. Я нормальный человек. А гомосексуализм, как вы его ни защищайте – это патология.
– Но не такая патология, как любовь к Святой Деве!
Анна Мария казалась рассерженной, но Эммануэль не придала этому значения, она продолжала:
– Неужели вы как художница предпочитаете держаться в рамках общепринятых норм поведения? Я думала, что цель искусства – раздвинуть границы, заданные обществом и природой.
– Да, но, раздвигая границы, я различаю божественное откровение и бесовщину.
– Ах, вот только не говорите мне, что вы и вправду верите в беса. По-моему, Бога вполне достаточно! Верьте в кого-нибудь одного, но не в обоих сразу!
Анна Мария не знает, что сказать. Эммануэль мечется между Лесбосом и вопросами теологии, это сбивает с толку.
– Бог
Она убегает и через несколько минут возвращается с большой плоской книгой в роскошном переплете с геометрическими узорами красного, синего, желтого и черного цветов.
– Вот что об этом писал кое-кто, кого вы, должно быть, любите.
– Мондриан?
– Он самый: «Чистая красота равна тому, что в прошлом называлось божественностью».
Анна Мария молчит, состроив кислую мину. Эммануэль протягивает ей книгу. Мари-Анн спрашивает:
– Ведь вы любите Эммануэль не за красоту?
Однажды Эммануэль наткнулась на такую мысль Че Тао:
«Люди думают, что живопись и литература занимаются воспроизводством форм жизни. Но нет, кисть нужна для того, чтобы извлекать предметы из хаоса». На следующий день Эммануэль прочла другую мысль:
«Природа полна опасностей. Человек будет чувствовать себя в безопасности лишь тогда, когда построит искусственную вселенную» [35] .
– Правда заключается в том, что человек все еще стыдится своих предков – животных, – сказала Эммануэль Анне Марии. – Чтобы забыть о своих корнях, человек вечно что-то выдумывает. Душу, Бога… Искусственное пространство, в котором Бога нет, это уже посильнее: именно этим вы занимаетесь, когда рисуете. Но пока это бирюльки.
35
Марсель Брион.
Позже Эммануэль поясняет:
– Искусство сотворяет нечто, что неспособно пока продублировать природные творения. В день, когда мы научимся творить настоящую жизнь, перемещать звезды, мы больше не будем тратить время на бумагомарание!
И еще:
– Марио говорит, что законченное произведение искусства – мертвый след. Несчастные богачи, готовые выложить целое состояние за картину, не подозревают о том, как их облапошивают! Ведь в картине, которую человек покупает, уже нет искусства – искусство покидает полотно, как только художник складывает кисти в ящик. От мук творчества остается лишь мертвый продукт. Произведение искусства рождается и умирает мгновенно. Нет бессмертных шедевров, есть лишь минуты творчества, прекрасные и короткие. Искусство заключается в человеке, а не в предметах. Искусство в том, как я занимаюсь любовью, когда я занимаюсь любовью.
– Это наивное искусство!
– Искусство не может быть наивным. Любовь, конечно, может, но мы в силах вывести ее на нужный уровень.
– Значит, наивность – это плохо?
– Конечно! Наивность равна детскости. Ее противоположностью является эротизм.
– Тогда оставьте меня в моем детстве! Ваши адюльтеры, ваши сложные интимные связи, ваши женщины с мужскими членами, ваша чрезмерная откровенность, ваши обмены любовниками и любовницами – это для меня болезнь, а не любовь и не искусство.