Антидева
Шрифт:
Ступа в центре монастырских владений привлекает большее внимание. Основание в форме перевернутой чаши поражает изяществом линий и размерами. Венчающая часть сделана из концентрических, сужающихся кверху колец и достигает около сотни метров в высоту. Керамическая черепица розовато-коричневого цвета, освещенная лучами послеполуденного солнца, зачаровывает до такой степени, что Эммануэль внезапно снимает туфли и босыми ногами бежит по траве, торопясь погладить теплый панцирь огромного спящего памятника, закрытого, необъяснимого, непонятного под необъятным ясным небом.
Молодой монах с праздным видом подходит к Мерве. Эммануэль вскоре присоединяется к ним. Монах
В углу птица из красного дерева с драгоценными камнями вместо глаз, с лапками цапли, женской грудью и подрисованными губами, пристально, по-женски смотрит в наклоненное зеркало в керамической раме. Эммануэль останавливается, безмолвно, изумленно изучает диковинку.
Монах садится и начинает обмахиваться веером. Входит маленький мальчик с подносом – на нем чайный сервиз. Мальчик разливает кипяток в абсурдно крохотные чашечки: чтобы утолить жажду, надо выпить несколько таких чашечек одну за другой – залпом. Чай обжигает. Зато в горле будто распускается жасмин, аромат удивительный, и правила вежливости соблюдены. Эммануэль облизывается и думает: неужели монахам положено пить такой нектар? Ничего себе аскетизм!
Поставив на столик чашку, молодой монах соизволил произнести некие слова, впрочем, с такой скоростью и так тихо, что Эммануэль не расслышала ни звука. Но Мерве – о чудо! – отвечает. По-сиамски. Неужто она знает сиамский? Мерве говорит гораздо больше, чем молодой монах. «Наверное, расхваливает меня, – думает Эммануэль. – Пытается набить мне цену!» Монах кажется совершенно незаинтересованным. Он даже не смотрит на предмет торгов. «Хитрость перекупщика, известное дело! – хихикает про себя Эммануэль. – Мы не дадим обвести нас вокруг пальца». Жаль, что она не может поучаствовать в разговоре! Обязательно надо начать учить сиамский, а то половину удовольствия от развлечения можно упустить.
Внезапно молодой монах встает и уходит. Закрывает за собой дверь. Эммануэль чувствует, как дым и аромат больших свечей начинают ее одурманивать. Она бы не прочь покинуть зал ожидания. Но Мерве, которая, судя по всему, знает, что делает, решает иначе:
– Я помогу вам переодеться, – говорит она.
Мерве расстегивает платье на своей куколке и снимает его. Достает из сумки длинный белый широкий платок, шелковый, расшитый золотом, и с неимоверной ловкостью драпирует в него Эммануэль. Эммануэль размышляет, не упадет ли с нее странная тога при первом же шаге, но, возможно, в этом весь смысл, да и какая в принципе разница. Наряд, впрочем, выглядит вполне элегантно. Эммануэль смотрится в зеркало рядом с деревянной птицей. В тусклом свете мало что можно различить…
– Идите сюда, – говорит Мерве.
Эммануэль с облегчением вздыхает, вырвавшись на свежий воздух. Дневной свет режет ей глаза.
Девушки идут по коридору. У Мерве такой вид, будто она знает, куда идет: вполголоса она считает двери. Перед одиннадцатой дверью с изображением лица с большими глазами и крючковатым клювом останавливается.
– Входите, – подталкивает Мерве Эммануэль, сама оставаясь снаружи.
В помещении Эммануэль ожидает молодой монах. Он указывает девушке на циновку, где лежит подушка
– Сядьте и ждите, – произносит он по-французски очень уверенно.
Затем удаляется. Эммануэль устраивается, как ей велено, сгибает колени – одна нога под попой, другая приподнята, торс чуть наклонен в сторону. Эммануэль копирует позу сиамок, которых видела сидящими таким образом в храмах и перед королем.
В этой комнате тоже нет ни одного окна, но воздух очень свежий. Пахнет хвоей. Может, это деревянные стены источают аромат? Впрочем, стен не видно, единственный источник света – крохотная масляная лампа, больше похожая на ночник, озаряющий лишь собственные контуры. Интуитивно Эммануэль чувствует, что комната маленькая. Ни одного предмета мебели не различить. «Все-таки не все стены невидимы, – поправляет себя Эммануэль. – Ту стену, что за лампой, можно попытаться рассмотреть». Не сводя глаз со стены довольно продолжительное время, Эммануэль начинает различать низкую узкую дверь, еще более узкую, чем та, через которую она вошла. Пока Эммануэль смотрит на дверь, она открывается. Очень медленно и бесшумно. У Эммануэль колотится сердце. Девушка скручивается на своей циновке в три погибели. Когда дверь распахивается настежь, то на заднем плане, в тени, кто-то задувает лампу. Воцаряется абсолютная темнота.
Эммануэль не в силах сдержать крик. Она не заплачет, нет! Но ей очень страшно…
Она ощущает чье-то присутствие. И это не молодой монах, она уверена. Тот не стал бы церемониться и устраивать спектакль. Как бы Эммануэль хотелось, чтобы он вернулся! Что с ней сделает этот невидимый призрак?
Эммануэль напряжена, натянута как струна, ее нервы на пределе, поэтому, когда чья-то рука до нее дотрагивается, она кричит. Этот детский сад (так она сама мысленно определяет свою реакцию), однако, дарит чувство облегчения, свободы. Девушка приходит в себя и сама над собой смеется. Визитер, видимо, тоже был напуган и сделал несколько шагов назад. «Какая я жалкая, – укоряет себя Эммануэль. – Что, если он теперь почувствует отвращение и уйдет, скажет всем, что ему привели какую-то дуру? Мерве перестанет меня уважать. И к тому же даром потратит этот день».
С другой стороны, показав свою уязвимость, девушка вошла в уготованную ей роль и на самом деле жалеть не о чем. Тем более что эта таинственная тьма придумана не ради того, чтобы впечатлить Эммануэль, а для того только, чтобы монах не чувствовал угрызений совести. Ведь это он совершает грех, а потому – прячется. У Эммануэль с совестью все в порядке. Так что у нее есть преимущество, а преимуществами надо пользоваться. Теперь, когда она уже не боится, ей хочется поразвлечься: преподобный считает ее невинной? Она покажет ему свою «невинность». «Святотатство! Святотатство! Скандал!» – бормочет про себя Эммануэль. Она смеется, не издавая ни единого звука.
Протягивает руки перед собой, продвигается на ощупь. Внезапно ловит фрагмент ткани – грубой, дешевой, мнущейся под пальцами. Эммануэль представляет ее желтой, шафрановой. Выше, слева должно быть голое плечо. Вот оно. Кожа шершавая, жесткая, напоминает сухую поверхность камня. Этот монах, вне всяких сомнений, худощав, силен, но не молод.
Властным движением он берет Эммануэль за руку и отстраняет ее, сдерживает ее, чтобы оградить себя от оскорблений. Эммануэль улыбается: рука женщины не должна прикасаться к члену святого сообщества Санга, но тогда для чего она здесь? Ей не хотелось бы лицемерить. Она пытается высвободить пальцы из ладони монаха и невольно приближается к нему. Ей приходит в голову идея: раздеть святошу.