Антикварий

Скотт Вальтер

Когда Вальдеки в таком жалком виде добрались до родных мест и шли ложбиной меж двух гор, они увидели двигавшуюся им навстречу фигуру, которую с первого взгляда приняли за старика. Но по мере приближения незнакомец стал увеличиваться в размерах, плащ спал с его плеч, посох странника превратился в вырванную с корнями сосну, и гигантская фигура гарцского духа прошла мимо них во всем своем ужасном величии. Поравнявшись с тачкой, в которой лежал несчастный Мартин, дух усмехнулся с невыразимым презрением и злобой и спросил страдальца:

— Как тебе нравится огонь, разожженный моими углями?

Неукротимая смелость, казалось, вернула Мартину способность двигаться, которой страх лишил его братьев. Поднявшись

в тачке, он нахмурил брови и, сжав кулак, погрозил призраку с выражением яростной ненависти и гнева. Дух исчез с обычным оглушительным и раскатистым хохотом и оставил Мартина Вальдека в изнеможении от исчерпавшего его силы порыва.

Охваченные ужасом, братья свернули со своей тачкой в сторону монастырских башен, показавшихся среди соснового бора сбоку от дороги. Их милосердно принял босоногий и длиннобородый капуцин, и Мартин прожил еще столько, что успел исповедаться — в первый раз со дня своего внезапного обогащения — и получить отпущение грехов от того самого пастыря, которого ровно три года назад помогал выгнать градом камней из поселка Моргенбродт. В трех годах его непрочного благосостояния люди усматривали таинственную связь с числом посещений им призрачного костра на холме.

Тело Мартина Вальдека было погребено в монастыре, где он окончил свои дни. Там же и братья его, став монахами этого ордена, жили и умерли, предаваясь делам милосердия и благочестия. Земли Мартина, на которые никто не притязал, лежали втуне, пока император не отписал их на себя как выморочное владение, а развалины замка, который Вальдек назвал своим именем, до сих пор обходят сторонкой и рудокоп и лесоруб, считая, что там обитают злые духи. Так на примере судьбы Мартина Вальдека были показаны бедствия, связанные со стремительно приобретенным и дурно употребленным богатством.

ГЛАВА XIX

Здесь бурный спор был между капитаном,

Моим кузеном, и воякой этим

Из-за какой не знаю чепухи;

Чины, соперничество да интриги

Военной службы!

«Добрая ссора»

Внимательные слушатели наградили прекрасную рассказчицу приведенного выше предания комплиментами по всем правилам вежливости. Только Олдбок наморщил нос и заметил, что искусство прекрасного автора имеет нечто общее с алхимией, так как мисс Уордор сумела извлечь музыку и ценную мораль из бессодержательной и нелепой легенды.

— Насколько я знаю, сейчас модно восхищаться такими глупыми вымыслами, но что до меня…

Британца сердце, что в груди моей,Ни духи не страшат, ни стук костей.

— Если разрешите, мой допрый мистер Олденбок, — сказал немец, — мисс Уордор сделала эту историю, как все, к чему она прикасается, ошень изящной. Но фесь рассказ про гарцского духа и про то, как он ходит по пустынным горам с большой сосной фместо трости, венком из зеленых веток на голофе и такой же повязкой на бедрах, верна, как прафда то, что я честни челофек.

— Можно ли спорить при такой гарантии достоверности! — сухо ответил антикварий.

Но в этот миг разговор был прерван появлением нового лица.

Это был красивый молодой человек, лет двадцати пяти, в военной форме. В его внешнем виде и манерах отражалась — быть может, слишком подчеркнуто — принадлежность к воинственной профессии, хотя у благовоспитанного человека профессиональные привычки не должны бросаться в глаза. Большая часть общества немедленно приветствовала его.

— Дорогой Гектор! — сказала мисс Мак-Интайр, вставая, чтобы ответить на его рукопожатие.

— Гектор, сын Приама, откуда ты? — спросил антикварий.

— Из Файфа, мой сюзерен, — ответил молодой воин и продолжал, вежливо поздоровавшись с остальным

обществом, в особенности с сэром Артуром и его дочерью: — Направляясь в Монкбарнс, чтобы засвидетельствовать родственникам свое почтение, я узнал от одного из слуг, что найду всех вас здесь, и я рад случаю засвидетельствовать свое почтение стольким друзьям сразу.

— И еще одному новому, мой верный троянец, — сказал Олдбок. — Мистер Ловел, это мой племянник, капитан Мак-Интайр. Гектор, рекомендую тебе мистера Ловела.

Молодой воин острым взглядом окинул Ловела и поклонился сдержанно и не слишком любезно. А так как нашему другу такая холодность показалась почти высокомерной, он поклонился в ответ тоже с ледяным и надменным видом. Таким образом, взаимное предубеждение возникло между ними с самого начала знакомства.

Наблюдения, сделанные Ловелом во время продолжавшейся экскурсии, не могли примирить его с этим добавлением к их обществу. Капитан Мак-Интайр с галантностью, какой и можно было ожидать от его возраста и рода занятий, посвятил себя служению мисс Уордор и при всяком удобном случае оказывал ей знаки внимания. Такое же внимание готов был бы оказать ей и Ловел; он все на свете отдал бы за подобную возможность, но вынужден был воздерживаться, из страха навлечь на себя неудовольствие девушки. То с унылым отчаянием, то с чувством обиды и гнева смотрел он, как красивый молодой офицер присваивает себе права cavalier servente note 112 : подает мисс Уордор перчатки, помогает ей надеть шаль, не отходит от нее во время прогулок, спешит устранить малейшие препятствия с ее пути и поддерживает ее, когда тропа становится каменистой и трудной для ходьбы. В разговоре он обращался главным образом к ней, а если условия это допускали, то и только к ней. Ловел отлично знал, что все это могло быть и просто следствием своеобразного эгоизма, побуждающего некоторых современных молодых людей притязать на расположение самой красивой женщины в обществе только для того, чтобы показать, будто другие мужчины не стоят ее внимания. Но ему казалось, что он замечает в поведении капитана Мак-Интайра признаки особой нежности, способные пробудить ревность влюбленного. А мисс Уордор принимала эти знаки внимания. И хотя Ловел в глубине души признавал, что их нельзя было отвергнуть, не выказав некоторого жеманства, все же ее поведение причиняло ему жестокую боль.

Note112

Постоянного кавалера (итал.).

Сердечные муки, вызванные этими размышлениями, оказались очень неподходящей приправой к сухим историческим комментариям, которыми Олдбок, требуя особого внимания Ловела, безжалостно преследовал его. Подавляя в себе приступ досады, иногда граничившей с негодованием, Ловел должен был выслушать целый курс лекций о монастырской архитектуре всех стилей — от тяжеловесного саксонского до пышного готического и дальше, до смешанной и сложной архитектуры времен Иакова Первого, когда, по словам Олдбока, все ордера смешались и колонны самого различного вида возвышались рядом или громоздились одни на другие, словно симметрия была забыта, а основы искусства распались, потонув в первозданном хаосе.

— Что может быть мучительнее для сердца, — в экстазе воскликнул Олдбок, — чем зрелище зла, которое мы принуждены созерцать, не имея средств его устранить! — Ловел ответил ему невольным стоном. — Я вижу, мой дорогой юный друг, столь родственный мне по духу, что вы воспринимаете эти уродства почти так же, как я. Случалось ли вам приближаться к ним или встречать их, не испытывая желания разрушить или стереть то, что так позорно?

— Позорно? — эхом повторил Ловел. — В каком отношении позорно?