Антимавзолей
Шрифт:
Так что нападки Георгия Луарсабовича на институт вызывали у Светланы Петровны если не сочувствие, то полное понимание. А то, что она сама работает в таком, мягко выражаясь, странном месте... Что ж, Георгий прав: жизнь диктует свои условия, и переломить ее упрямство порой бывает просто невозможно. В конце концов, где еще она смогла бы спокойно, ни на что не отвлекаясь, заниматься своим любимым делом – генетикой?
Разговоры об институте и даже мысли о нем были совсем не тем, ради чего Светлана Петровна явилась на это свидание. Подумав об этом, она впервые с того момента, как Георгий позвонил ей в лабораторию и
И вообще, если бы ему не понадобилось произвести экспертизу, он вряд ли возник бы в жизни Светланы Петровны после стольких лет разлуки.
Эта последняя мысль отрезвила ее, как опрокинутый на голову ушат холодной воды. Господи! Нельзя же, дожив до сорока пяти лет, оставаться такой набитой дурой! Приглашение в ресторан могло означать все что угодно; скорее всего это была просто форма благодарности, маленькое приятное дополнение к плате за проделанную работу, а она-то, она!.. Что она себе вообразила?
У нее возникло острое желание встать и молча уйти, но Светлана Петровна была слишком взрослой, умной и опытной женщиной, чтобы совершить такой импульсивный, невежливый, ничем не оправданный поступок. Георгий вел себя вполне по-джентльменски, и он вовсе не обязан был знать, что она до сих пор питает к нему какие-то чувства. Для него Светлана Морозова скорее всего уже давно превратилась в приятное воспоминание, окрашенное в теплые тона, в ностальгию по безвозвратно ушедшей юности. А она... Полно, да любила ли она его до сих пор? А может быть, то, что она принимала за любовь, было просто болью не до конца зажившей раны, обычной женской обидой?
Георгий Луарсабович закончил произносить фантастически длинный и цветистый кавказский тост, суть которого сводилась к призыву выпить за вечно живую и юную любовь. Бокалы встретились с мелодичным звоном, вино было ароматным, терпким и сразу мягко ударило в голову.
– Кушай, пожалуйста, – сказал Гургенидзе. – Я помню, ты любишь хорошо покушать, и твоей фигуре это ни капельки не вредит.
– Неужели помнишь?
– Я все помню, не сомневайся. Все-все. И я хотел попросить прощения. Тогда к тебе в лабораторию вместо меня пришел мой человек, потому что... В общем, не потому, что я не хотел с тобой встречаться. Причина совсем другая, и я позвал тебя, чтобы... ну, чтобы ты это знала.
– Я знаю, – спокойно сказала Светлана Петровна.
– Знаешь?! Что ты знаешь? Откуда? Почему?
– Не кричи, Георгий. Ты сам затеял этот разговор. И раз уж речь зашла о деле... Есть кое-что, что ты должен узнать. Спустя неделю после того анализа в лабораторию явился человек,
– Да, я понимаю.
– Его привел к нам генерал ФСБ.
– ФСБ? – Гургенидзе энергично выругался по-грузински. – Вах, что делается! Хотя, конечно, такое шило ни в одном мешке не спрячешь...
– Вот именно. Это еще не все. Этот человек... В общем, это его кровь ты мне передал через своего посыльного. Ошибка исключена, поверь.
– Я верю. То есть знаю, – лицо Гургенидзе как-то разом осунулось. – В твоей профессиональной компетентности я никогда не сомневался...
– Мы сравнили его ДНК с нашим... гм... вечно живым пациентом, – продолжала Морозова. – Анализ дал отрицательный результат. Зато в твоем случае результат был положительным с вероятностью восемьдесят восемь и девять десятых процента.
Она сделала паузу, пристально глядя на Гургенидзе. Георгий Луарсабович морщился, отводя глаза, как будто слова Светланы Петровны были для него каким-то откровением, и притом весьма неприятным.
Видя, что он не собирается нарушать неловкое молчание, Морозова сделала это сама.
– Тот образец, – сказала она негромко, подавшись всем телом вперед, – тот клочок кожи – что это было, Георгий? Где ты это взял?
– Ты сама знаешь, что это было, – мрачно ответил Гургенидзе, рассеянно ковыряя вилкой нетронутую еду. – А где взял... Тебе не надо этого знать, поверь мне на слово. Скажем так: я кое-что нашел. Кое-что, наводящее на размышления... Одни догадки, и их надо было проверить...
– И тогда ты вспомнил обо мне.
– И тогда я вспомнил о тебе... Я никогда о тебе не забывал, но мне было так... так стыдно! Так больно. Так... Я знаю, ты меня понимаешь. Я никогда тебе не лгал, не лгу и сейчас. Я тысячу раз хотел тебя разыскать, но все откладывал, откладывал... Пока не нашел... это. Тогда я понял, что откладывать больше нельзя. И не только из-за этой экспертизы, пропади она пропадом. Просто я понял, что обстоятельства могут сложиться так... В общем, что мы можем больше никогда не увидеться.
Светлану Петровну напугали не столько его слова, сколько тон, которым они были сказаны.
– Господи, Георгий, что ты такое говоришь?!
Гургенидзе невесело усмехнулся.
– А ты сама подумай. У тебя хорошая голова, почти как у мужчины, – нет, что я говорю! – лучше! Вот и подумай ею. А чтобы тебе легче думалось, скажу, что нашел материал не только для генетической экспертизы, но и для графологической.
– И?..
– Тот же самый результат. Его рука, его ДНК, его тело. Слушай, что я тебе скажу. Тело – ерунда. Знаешь, что в этой истории самое смешное? То, что в апреле пятьдесят четвертого он был жив и сохранял способность писать.
– Ты просто сошел с ума!
– Еще нет. Но скоро, наверное, сойду. Будь проклят тот день, когда я его нашел! Я скажу, зачем тебя позвал. Надо попрощаться.
– Ты уезжаешь?
– Не я. Ты уезжаешь. Вот здесь, – Гургенидзе полез во внутренний карман пиджака и выложил на стол незапечатанный почтовый конверт без адреса, – заграничный паспорт на другое имя – не бойся, настоящий, – билет на самолет, кредитки... На месте тебя встретят, помогут устроиться. Вылет сегодня в восемнадцать тридцать.