Антипедагогические этюды
Шрифт:
Гена всё ещё утешал себя, что боевики и детективы — это для «разбавления» скучных сведений и дат, но и сам не заметил, как на уроках истории от самой истории почти ничего уже не осталось…
Зато на переменках старшеклассники (и даже те, которых Геннадий Геннадиевич не учил) от души хлопали его по плечу и вели разговоры на равных. И девочки из одиннадцатого класса спокойно и непринуждённо называли его в лицо «Геночка», стремясь понравиться учителю.
В конце января Кочеткова вызвала директрисса:
— Ну, как успехи, Геннадий Геннадиевич? Хорошо? Вот и прекрасно. Я, знаете
Генка расстроился. Поделился с Ломовым, и тот успокоил:
— Гингемыч, не парься. Готовь свои конспекты — а мы не подкачаем. Не дрейфь, дружбан, я своих в беде не бросаю!
Первый визит завуча прошёл на «ура»: историк заранее раздал друзьям вопросы и ответы, и урок прошёл гладко. Гену похвалили, но, однако, сделали замечание:
— Уж очень, очень заученно дети отвечают, дорогой Геннадий Геннадиевич! Зачем вы заставляете их зубрить учебник? Надо, чтобы ученики умели говорить и от себя, понимаете?
Потом были ещё четыре-пять уроков с директрисой на задней парте, и все остались довольны: замечания старших молодой педагог, кажется, учитывал.
…Вот всё и уладилось, к общему счастью. Скоро экзамены, но Кочетков спокоен: дружба есть дружба. Все ученики знают, кто какой билет вытащит (уже обо всём договорились и отрепетировали до мелочей; на каждом уроке тренируются «билеты тянуть» — это чтоб потом сбоев не было). В результате — ожидаются прекрасные оценки.
Разве Гингемычу что-нибудь жалко для друзей, а?..
— Нет-нет, это невозможно! До свидания! — отец кладёт трубку на рычаг и иронически смотрит на Люсю. У девочки в глазах стоят слёзы.
— Что, опять сопли распустила? — злится отец. — Можно подумать, что я неправду сказал!
Завтра опять весь класс над ней потешаться будет, — думает Люся. — И первая — Инка… А ещё — Инкина мамочка, которая явится ни свет ни заря: завтра ведь канун 8 Марта, и родительский комитет купил для классной что-то дорогое (как всегда, в общем); а Инкина родительница — Лидия Антоновна — самый активный член комитета.
Это как раз она сейчас звонила: где, мол, Люсенька? Почему не пришла? Все девочки собрались, только её ждём. А папа ответил: невозможно…
…Ещё в понедельник тётя Лида приходила в школу, таинственным голосом попросила остаться после уроков всех девочек. И предложила:
— Девчонки, а давайте-ка вашей любимой классной руководительнице сюрприз устроим, а?
— Так ведь сдавали уже, Лидия Антоновна! — возмутилась вечно чем-то недовольная Анечка Осипенко.
— Не про «сдавали» разговор, Анюта! — приосанилась мамаша. — Давайте вечером, перед праздником, наведём в классе такой порядок, чтоб Марина Григорьевна ахнула! Мысль, а?
Мысль-то, может быть, действительно неплохая, но кому хочется переться в школу вечером, да ещё и на уборку?..
— Да ну-у-у! — без всякого энтузиазма протянула Света. — Всё равно ведь не все придут, а я что — крайняя?!
— Вот и давайте договоримся, чтоб пришли все, абсолютно все! — не сдавалась тётя Лида. — В классе десять девочек, причём довольно взрослых! К тому
— А что тут делать? — не сдавалась Анечка. — И зачем? И так каждый день в классе дежурим.
Но Лидия Антоновна убеждать умела. Да и как это «нечего делать»?! — парты все размалёванные, занавески давно несвежие; и, кстати, неплохо было бы и под доской подбелить (ну, это Лидия Антоновна однозначно берёт на себя).
— Так что захватите вёдра, тряпки и метёлки, девочки. Порошок и известь я принесу сама. Жду вас в классе в 18.00, в четверг!
Идти, конечно, никому не хотелось. Тоже мне, нашла добровольцев на принудительных началах! Хочет — вот пусть сама и «пашет» вместе со своей Инночкой, ябедой и сплетницей! Но Лидия Антоновна непослушания не простит, в этом уже многие убедились. Вечно она что-нибудь выдумает или навяжет!.. Да не просто так, а с лозунгами. Вот и сейчас:
— Отказаться — это просто преступление, девочки! Ведь Марина Григорьевна для вас времени не жалеет; настоящий фанатик своего дела!
…Что фанатик — так это точно; нет от неё покоя никому. Мало того, что сама в школе торчит чуть не сутками, так и других «грузит» по самое некуда. Уж на что Вовка Великанов — любитель английского, а и тот злится. Ни меры, ни степени, одним словом. Поговаривают, что от неё и муж поэтому ушёл… А теперь она одна осталась — так вообще из школы не выгнать; хоть бы в день этой пресловутой уборки до ночи не засиделась, а то ведь придётся ждать, пока уйдёт. Тётя Лида так просто не уймётся; тоже — фанатик не из последних.
И Люся, конечно, не может не пойти. Она сказала про «сюрприз» маме, и та недовольно буркнула: «Иди». Но папа, когда услышал новость, категорически восстал:
— Это ещё что за беспредел?! Не пойдёшь.
Люся похолодела. Бог с ней, с Лидией Антоновной; девочки её и без «активистки» заклюют! Сказано же было: все — значит, все.
— А я сказал: нет! — отрезал отец. — Нечего ходить позориться! Дома всё у тебя тяп-ляп, лишь бы отстали! А туда пойдёшь лоск наводить?? Это, милая моя, тоже заслужить надо!
А Люся, значит, опять не заслужила. Она вообще редко «заслуживала»: что бы девочка ни делала, по мнению отца, это называлось «из рук вон плохо». Люсе исполнилось уже шестнадцать, и она отлично знала, что такое готовка, стирка, глажка и так далее. Родители этим непомерно гордились:
— Вот выйдет замуж — поймёт, что должна нас благодарить. Уж кто-кто, а мы свою девочку превосходно к жизни подготовили. Всему научили!
«Маме надо помогать!» — эту истину Люся услышала так давно, что и забыла, когда. Вот с тех пор и помогала. Отец, который в доме руководил всем, назначил ей два постоянных дня для «большой уборки»: вторник и пятницу. В эти дни в Люсины обязанности входило «вылизывание» всей огромной квартиры (полы, ковры, шкафы, окна), а также — «лёгкая постирушка» (того, что накопилось к этому дню в большой корзине для белья). Остальное время считалось «выходным», если не учитывать того, что посуда — всегда и после всех — мылась только Люсей, и никем иным.