Антистерва
Шрифт:
— Космонавты? — удивилась она.
— Да, — улыбнулся один из этих мужчин, кряжистый и усатый. Кажется, он представился Игорем; Лола не запомнила, кого как зовут. — А что это вы так удивились?
— Я как-то не думала, что еще бывают космонавты, — пожала плечами она. И, спохватившись, что из-за плохого настроения говорит бестактности, добавила: — Извините.
Усатый раскатисто расхохотался.
— Бывают, бывают, куда ж они денутся? — сказал он. — Вот Иван как раз космонавт, месяц назад из полета вернулся. С Международной космической станции. Его ведь по телевизору сто
— Я мало смотрю телевизор.
Лола попыталась улыбнуться, чтобы не выглядеть совсем уж невоспитанной, но улыбаться одними губами она не умела, а настроения для настоящей улыбки не было. Да она и вообще редко улыбалась.
Правда, космонавт, кажется, ничуть не обиделся. Он посмотрел на Лолу с интересом, и интерес в его глазах отличался от того интереса, к которому она привыкла, встречаясь взглядом с посторонними мужчинами — да вот хоть бы с Игорем, кстати. В черных глазах Ивана не было ни праздного любопытства, ни желания потрогать и попробовать новую красивую женщину, ни подчеркнутой, как у Бориса, проницательности. Что это за интерес, Лола не поняла, но ей и не хотелось в этом разбираться. Она лишь мельком отметила, что космонавт почему-то кажется смуглым, хотя на самом деле лицо у него обычное, как у всех; сама она загорела гораздо сильнее. А почему так кажется, Лола понять не успела.
Гостей пригласили к столу, накрытому в зале, и Борис как-то незаметно усадил ее рядом с собой. Она тут же вспомнила слова Кобольда: «Надо будет — ляжешь», — и настроение у нее испортилось окончательно. Вдобавок еще и Сеня уселся рядом с хозяином прямо напротив Лолы, сверля ее таким взглядом, словно у нее в лифчике была спрятана бомба. Хорошо хоть стол был широкий, поэтому взгляд охранника не упирался ей в лоб. А Кобольд и вовсе не смотрел в ее сторону, беседуя с разговорчивым усатым Игорем.
«Да что это я? — рассердилась на себя Лола. — Какая мне разница, кто где сидит, кто на меня как смотрит? Пропади они пропадом все!»
Покачивалась где-то на поверхности чистой воды яхта, обступали ее причудливые берега фиорда, а она сидела тут среди чужих людей и не чувствовала в своей жизни даже того маленького, чуть теплящегося смысла, который едва ли не впервые после детства почувствовала, когда входили на закате в Неаполитанский залив и на рассвете — в Бококоторскую бухту.
— Попробуйте пршут, — услышала Лола и вздрогнула: так некстати ворвался в ее мысли голос Бориса.
Впрочем, и мысли были не такие, о которых стоило бы сожалеть.
— Пршут — это что, вино? — спросила она.
— Это копченый окорок. В горах в каждой деревне есть сушарня, коптильня то есть, в которой его делают. А вино к нему подходит «Вранац про корде». Вот это, красное.
Он налил вина в Лолин бокал; алое пятно переливчато легло на скатерть.
— «Про корде»? — переспросила она. — Сердечное вино?
— Да, кажется, латинский корень именно такой, — кивнул он. — Хорошее вино. Хотя самое лучшее, чтобы вы знали, домашнее, молодое. Называется црмничко вино. Его тоже в горах делают и закусывают свежим инжиром. Если вы приедете в октябре одна, я вас отвезу, попробуете.
Последнюю фразу он добавил
— Странно, что вы сказали хотя бы «если», а не «когда», — усмехнулась она.
— Я похож на хама? — Борис приподнял бровь.
Этот эффектный жест недоумения был так же отточен, как все его жесты и слова.
— Не похожи, — согласилась Лола. — Да, я забыла, ведь вы отсюда родом, кажется?
— Не вижу связи между хамством и моим происхождением, — заметил он.
— Я не то имела в виду, — смутилась она. — Конечно, никакой связи. Я просто догадалась, что вы приглашаете меня попробовать црмничко вино потому, что хотите показать здешние достопримечательности.
— Совсем не потому, — возразил Борис. — Если я не хам, это еще не значит, что я экскурсовод. А вы сами, кстати, откуда родом?
— Из Таджикистана.
— Да? — Лоле показалось, что в его голосе мелькнул какой-то особенный интерес. — Так Кобольд, значит, в Душанбе с вами познакомился? Когда интересовался комбинатом?
— Понятия не имею, чем он интересовался, — пожала плечами она. — Мы познакомились в Москве.
— Занимательно… — пробормотал Борис. — Ладно, оставим это пока. Вы на горячее что предпочитаете: мясо или рыбу?
— Все равно.
Она заметила, что он постарался перевести разговор на другую тему. И что сделал это на редкость неуклюже, тоже заметила: предпочитает она мясо или рыбу — это могло интересовать скорее официанта, чем его.
— Здесь хорошая рыба — дорада, бранцин, зубатец. Ловят в реке Бояне, но туда она заходит из моря. Правда, и мясо неплохое — молодой ягненок.
Теперь Лола совершенно отчетливо почувствовала, что вся эта кулинарно-этнографическая беседа — нарочитая, какая-то… отвлекающая. От чего ее пытаются отвлечь, зачем, она не поняла, но почему-то ощутила тревогу. И тревога эта была тем определеннее, чем меньше поводов давал для нее выдержанный тон Бориса.
И когда она почувствовала, что его колено прикоснулось под столом к ее колену, то не возмутилась и даже не удивилась. А только поняла, что этот жест, в котором вообще-то нет ничего странного. — почему бы уверенному в себе мужчине и не позаигрывать с красивой женщиной, пусть и чужой? — является частью тревоги: в нем тоже чувствовалось что-то нарочитое. Она не привлекала Бориса как женщина, она ясно это чувствовала, и его умелое прикосновение не могло ее обмануть.
Она не стала даже отодвигаться от него — просто холодно следила всем телом, чем кончится этот обман.
Дождаться какого-нибудь внятного результата ей, правда, не удалось: первая часть ужина закончилась, и все встали из-за стола. Музыканты, сидевшие на веранде, заиграли громче, словно призывая к танцам. Гости, разгоряченные «сердечным вином» и всеми видами домашней фруктовой водки, тоже вышли на веранду. Сумерки сгустились мгновенно, как это всегда бывает в горах и у моря; на широких каменных перилах уже было зажжено множество свечей. Свечные огоньки даже не трепетали в неподвижном августовском воздухе.