Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
— Конечно, ваше благородие, отчего не занести? Занесу, не сомневайтесь!
Малышев, сунув банкноты в карман, отошел в сторону. Никакой Маргариты Львовны, которой бы Сушкин должен был денег, он, разумеется, и знать не знал, а потому справедливо решил, что репортер просто дал ему взятку, и что взятка эта — за возможность остаться с поручиком наедине.
— Ну же, Николай Вячеславович, — Сушкин подтолкнул поручика к пролетке, — садитесь и едем. Эй!
Извозчик, увидев, что нарядно одетый господин и ему протягивает деньги, повеселел.
— В
Пролетка, едва полицейский и репортер уселись, рванула вперед, затем — Малышев в этот момент демонстративно отвернулся, делая вид, что это как-то ускользнуло от его внимания — лихо, под брань других кучеров, развернулась через проспект и помчалась по линии в сторону Большого, а там — под смолкнувший, едва стоявший на углу городовой разглядел в пассажирах Николая Вячеславовича, свист, — с таким же немыслимым нахальством перелетела и через него и понеслась к Николаевскому мосту.
16
Вцепившись рукой — чтобы не падать все время в объятия Сушкина — в дугу поднятого кожаного верха, поручик неоднократно пытался заговорить, но всякий раз был перебиваем репортером, также, но с другой стороны, крепко державшимся за борт обезумевшей пролетки.
— Ну, не сердитесь, не сердитесь, Николай Вячеславович! Что — Можайский? Знаю я вашего князя, не первый день знаю. Не станет он головомойством заниматься. Да и к чему бы ему это? Ведь с делом-то на пару мы куда как более споро управимся!
— Но как…
— В окно, Николай Вячеславович, в окошко! Только вы вышли, я к нему: грустный, задумчивый, полный обиды…
Поручик, под очередной толчок колеса, бросил взгляд на довольное лицо Сушкина и фыркнул.
— Гляжу, а вы нерешительно так встали у парадной и тоже голову повесили. Ну, думаю, и вас идеи осенять пустились, да как пустились! Шагнете и остановитесь. Шагнете и тут же обратно! Без идеи такое невозможно: борьба сомнений, знаете ли!
Поручик буквально вытаращился на репортера:
— Борьба… что?!
— Сомнений. — Сушкин важно покивал головой. — А как же? Идея — вот она. Но тут же и сомнение! Разве не так?
Свободной рукой репортер хлопнул поручика по колену и опять — и не менее важно — кивнул головой.
— Ведь что, допустим, поручил вам Можайский? Ну?
— Юрий Михайлович сказал…
— Архив, мой дорогой, — перебил поручика Сушкин, — архив! Но какой же архив, если с адресами путаница и вообще не все еще понятно? С чем, позвольте спросить, в архив-то ехать? Идея?
— Ну…
— Идея: Адресный стол!
— Однако…
— Вот то-то и оно: однако, сомнение — наказан архив!
От этой несусветной болтовни голова поручика начала идти кругом. Он хотел было как-то оборвать Сушкина, но тот не унимался.
— И потом, — Сушкин опять похлопал поручика по колену затянутой в узкую перчатку рукой, — признайтесь, Николай Вячеславович, ну же, признайтесь: вас ведь тоже осенила мысль о неслучайном
— Ну…
— Вот! — Сушкин отнял правую руку от борта пролетки и, торжествующе тыча указательным пальцем куда-то вверх, едва не свалился на поручика при очередном толчке. Это вынудило его снова судорожно вцепиться в опору, но пыл ничуть не остудило. — Вот! И вновь — идея! Видите?
— Однако…
— Да! Однако, и сомнение: ведь это же черт знает что получается! Черт знает что…
Выражение лица Сушкина вдруг — совершенно внезапно и мгновенно — переменилось, из восторженного став строгим. И также совершенно неожиданно на поручика посмотрели глаза — не просто серьезные, а вдумчиво-печальные, и это настолько резко контрастировало с устроенным репортером балаганом, что Любимов по-настоящему растерялся. Он смотрел репортеру в глаза и не мог оторваться, ощущая, как сначала по спине побежали мурашки, а потом и вся уже кожа пошла гусиными цыпками.
Сушкин отвел взгляд и уже не весело, как давеча, а мрачно повторил:
— Черт знает что.
Поручик сглотнул.
— Я ведь, когда Можайский от меня ушел, — Сушкин говорил теперь нормальным тоном, — тоже пораскинул мозгами, если вы позволите мне это выражение. Должен признаться, критика Юрия Михайловича задела меня крепко — поначалу. Но потом… Потом словно что-то щелкнуло у меня в голове: нет, подумал я, для совпадений слишком уж много допущений получается. В жизни, конечно, всякое бывает, но все же не настолько. Можете ли вы себе представить, чтобы брошенная монета десять раз из десяти выпала гербом?
— Пожалуй, что нет.
— В теории такое возможно. Говорят, — Сушкин неуютно поерзал, — сам я нигде ничего такого не читал, но говорят, что какой-то швейцарец опубликовал две или три статьи по статистике, блестяще доказав такую вероятность [37] .
— Десять из десяти? Вы уверены?
— Да нет, — Сушкин как бы отмахнулся, кивнув головой куда-то в сторону, — там все не так просто. Я это к слову: в теории, конечно, возможно всё, но в жизни монеты орлами десять раз подряд выпадают только у шулеров. Знаете, кстати, как это делается? Вы ведь игрок?
37
37 Автор допускает анахронизм: статьи Эйнштейна появятся только в 1905 году. Кроме того, Сушкин, говоря мягко, сильно упрощает и перевирает.
Поручик удивился неожиданному вопросу, но возражать не стал, поинтересовавшись только, с чего это репортер решил, что он, Любимов, игрок.
— По вашему взгляду. Вы с интересом и с досадой посмотрели на колоды карт, лежавшие у меня в гостиной. Из этого я сделал вывод, что вы — игрок. Но не только игрок, а еще и не слишком удачливый. Более того: уж извините за бестактность, — Сушкин без всяких насмешки или сарказма улыбнулся, — я дал себе вольность предположить, что именно сейчас вы совершенно на мели.