Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
Но и это бы — доход и малочисленность — ладно. Больше всего удивления вызывает тот факт, что все практически предложения — по увеличению ли штатов или по увеличению содержания — наталкивались на возражения такого рода, что любого, хотя бы и мало-мальски, посвященного в суть деятельности этих учреждений человека оторопь брала. Злые языки поговаривали даже, что однажды Николай Васильевич Клейгельс, внесший на рассмотрение очередной проект реорганизации Адресного стола и Архива и получивший очередной отказ, не сдержался и высказался так: «Любые мои лошади и зеленые двери [35] — сущая чепуха на фоне воистину преступной скудости мысли коего кого, не буду на него показывать пальцем!»
35
35 Имеются в виду две знаменитые аферы, приписываемые Клейгельсу: «продажа» за крупные суммы денег никуда
И ведь возмущение Клейгельса — было ли оно выражено действительно так или как-то иначе — совершенно понятно! Во многом благодаря налаженной системе учета прибывающих и выбывающих в столицу людей — город, к слову сказать, миллионный! — количество правонарушений в ней на душу населения было сравнительно невелико, пусть даже в абсолютных цифрах оно и могло бы показаться устрашающим. Во многом благодаря удивительной, слаженной, отработанной до мелочей системе постановки на регистрационный учет и снятия с него всех, без исключения, лиц — и только что сошедших с поезда и въехавших в гостиничный номер, и вдруг решивших лет через пять проживания в одном доходном доме сменить его на другой, и возвратившихся из длившейся пару месяцев заграничной поездки, и пришедших пешком на сезонную подработку — в считанные часы возможно было получить исчерпывающую информацию о любом злоумышленнике, при условии, разумеется, что имя злоумышленника становилось известным.
Именно длительные скупость и пренебрежение в отношении работников Адресного стола и полицейского Архива приоткрывают нам подоплеку одного, как это показалось бы сейчас, удивительного события. И хотя произошло оно чуть позже, чем описываемые нами происшествия, его нельзя не упомянуть.
Восемнадцатого марта 1902-го года был Высочайше — наконец-то! — утвержден новый, расширенный, штат Адресного стола, а суммы, отпускаемые на его содержание, увеличены почти вдвое. И хотя очевидными оставались по-прежнему недостаточность как штата, так и сумм, радость в затронутых переменами людях была сродни ликованию. Первого октября того же, 1902-го, года это событие было отпраздновано торжественным, непосредственно в помещении Адресного стола при здании Спасской части, молебствием с освящением образа Святителя Николая Чудотворца [36] , сооруженного никем иными, как самими же служащими. А сам этот день — первое октября — постановлен считаться праздничным и ежегодно отмечаемым молитвой!
36
36 Образ именно этого святого был выбран служащими не случайно: дело происходило в царствование императора Николая Второго, а проект расширения штата и увеличения содержания был утвержден им же.
Но как всё это затронуло поручика Любимова и Вадима Арнольдовича Гесса, отправленных, как мы помним, «нашим князем» один — в Архив, а другой — в «Неопалимую Пальмиру»?
Об этом стоит рассказать отдельно.
15
Выйдя от Сушкина — репортер, кстати, несмотря на только что полученный по телефону отпор от Можайского, все-таки увязался за поручиком, но об этом чуть позже — с неаккуратной охапкой свернутых в трубку исписанных листов писчей бумаги и буквально исчерченных, измятых, расправленных, снова измятых и снова расправленных листов газетных, Николай Вячеславович поежился: бурная ночь сменилась талым утром, под ногами хлюпало и чавкало, с крыш текло, водосточные трубы дополняли картину звуков жестяным перезвоном.
Что следовало делать? Можайский распорядился прямо: отправляться в полицейский архив. Но дело было ночью, и пристав, и поручик явно находились не в лучшей интеллектуальной форме — во всяком случае, Николай Вячеславович был склонен думать именно так, чтобы загнать поглубже мысли о скромной, но все-таки выпивке прямо в полицейском участке. Теперь же, особенно после беседы с репортером и воочию оценив составленные им списки, он склонен был действовать иначе.
Во-первых. Если речь шла о полноценном расследовании — а именно так поручик решил относиться к неофициальному, на страх и риск самого Можайского, поручению, — то, прежде всего, следовало установить адресную принадлежность всех фигурантов списка, включая и связанные имена. Говоря иначе, не только адреса непосредственно погорельцев, но и тех, кто наследовал им, а также, возможно, и тех, кто — в конечно итоге — получил
Во-вторых. Архив — это, конечно, хорошо. Но было бы разумнее идти в него не с пустыми руками, а с систематизированным списком: наверняка так было бы проще произвести изыскания. Впрочем, поручик, уже имея в голове картину в целом, частности пока не различал и поэтому и сам бы не смог сказать, о какой систематизации он думал. Но думал он быстро, и то, что ему открывалось в мыслях, нравилось ему все меньше и меньше. Так, он подумал: если Можайский полагает какую-то связь с благотворителями, то нужен их, благотворителей этих, список. Кто или что они вообще такие? Прежде всего, организации: товарищества, лечебницы, приюты… В общем, вполне обезличенные сообщества, имеющие конкретные адреса, даже конкретных управителей и сотрудников, но… А что, собственно, «но»? На этом «но» Любимов споткнулся, решив его отложить на потом и ограничившись пока…
В-третьих. Кто, как не сами руководители различных рангов — главные врачи лечебниц, смотрители богаделен и так далее — могли бы дать более или менее вразумительную отчетность о полученных пожертвованиях? Но… Вот с этим «но» Любимов нашелся сразу: и года не хватит на то, чтобы обойти все благотворительные организации с расспросами на предмет поступивших за последние год-два пожертвованиях! А уж за день, отведенный на предварительные — уточняющие детали — розыски, — об этом и думать нечего! А значит…
В-четвертых. Действовать нужно иначе! Если вообще исходить из того, что во всем этом имеются хоть какой-то смысл, хоть какая-то связь — неважно, какая: причинно-следственная или какая-то еще, — то почему бы не предположить и то, что выбор в каждом из случаев благотворительного общества — отнюдь не случайность?
Как только эта идея пришла Николаю Вячеславовичу в голову, его, Николая Вячеславовича, словно током ударило: сравнение в ту пору вполне новое и оттого на редкость меткое. Поручик буквально передернулся! А почему бы и нет? — подумал он. В случае с Крутицыной фигурировало какое-то частное убежище для рожениц, находившееся… да Бог ты мой! — находившееся буквально в двух шагах от дома погибшей вдовы! А Бочаров? Кем он был? Чином пожарной команды. А куда в конечном итоге поступили его сбережения? В эмеритальную кассу пожарной команды!
Лихо? Еще бы! И вот тут-то Адресный стол опять же мог оказаться незаменимым: где еще проще всего и быстрее можно сопоставить адреса жертв, прямых получателей выгоды и наличие где-нибудь по соседству благотворительной организации?
Итак, несмотря на прямое распоряжение Можайского отправляться от Сушкина в полицейский архив, Любимов, выйдя от репортера, решил — перво-наперво — посетить Адресный стол. Вот только находился он дальше архива, хотя и в Архив идти пешком у Любимова не было ни малейшего настроения.
Бессонная дежурная ночь, неприятная промозглая погода, легкое — нельзя, черт побери, ох, нельзя мешать водку с чаем — похмелье и вызванный совокупностью этих причин легкий озноб, мягко говоря, не настраивали на прогулку, да и время безграничным уж точно не было. А между тем, с финансами у поручика дело обстояло очень печально. Признаться в том Можайскому он не пожелал, но до выплаты жалования Николай Вячеславович оказался на жалкой и топкой мели.
Проклятые карты и невезение! Недавно и крупно проигравшись, Николай Вячеславович уже занял везде и столько, где и сколько он мог занять, расплатился, выдал обязательства квартирной хозяйке — милой и улыбчивой даме, легко пошедшей навстречу серьезному, как она полагала, молодому человеку, из армии — по причине отсутствия войн — перешедшему в полицию, — договорился на предмет самых обязательных в ближайшем будущем платежей и остался с позвякивающей мелочью в кармане, да с «неразменной» трешкой в бумажнике. Эти три рубля когда-то достались ему при весьма необычных обстоятельствах, о которых, возможно, как-нибудь и будет упомянуто, но которые к описываемому делу не имеют никакого отношения и поэтому в настоящий момент являются лишними. Важно лишь то, что поручик разменивать и тратить свою единственную трешку не собирался.