Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
Инихов и Чулицкий одновременно согласно закивали: они, как никто другие, знали, что статистика убийств — во всяком случае, убийств в столичном регионе — была чрезвычайно проста и не отличалась ни разнообразием, ни многочисленностью происшествий. Причем бытовые убийства — без грабежа, людьми неслучайными — составляли от этих происшествий довольно незначительный процент. Статистика и впрямь показывала, что на разбой, отягощенный смертью жертвы, решиться намного проще, чем на убийство по мотивам личной неприязни.
— Однако, — Можайский вздохнул, — нашелся кто-то, кто понял не хуже нас: не страх наказания вечного, не страх перед Богом, а страх наказания в этой жизни, страх перед законом удерживает людей от
Никто не возразил.
— Давайте сразу отбросим идею благотворительности: полагаю, все мы согласны с тем, что никакие преступления с благотворительной целью не совершаются. В подоплеке любого преступления — выгода.
110
110 Можайский цитирует Пушкина: «Я памятник себе воздвиг нерукотворный, к нему не зарастет народная тропа…»
— Позвольте, князь, — тут уж Чулицкий опять не удержался, — ревность, вспышка гнева… да мало ли? С десяток наберется побудительных мотивов, за которыми никакой выгоды и нет. Помню — да вы и сами должны помнить: вы уже занимали должность, — на пятой линии постоялец доходного дома дворника убил. Чего нам только стоило раскрыть это злодеяние! А всё почему?
Можайский склонил голову к плечу, глядя на Чулицкого улыбающимися глазами. Чулицкий, однако, не смутился:
— Да просто потому, что, куда ни кинь, мотива не находилось! Мы ведь и на уголовных думали: дворник, как-никак, исправно свою службу нес. И на случайных воров, некстати с ним столкнувшихся. И вообще… На студентов даже погрешили: гонял покойный их немилосердно! А что же вышло? И смех, и грех! Жильцу, видите ли, дворник по утрам спать мешал, уж очень усердно метелкой — со скрипом этаким — по панели орудовал! Неужели не помните?
Можайский кивнул:
— Помню. Как не помнить?
— И что за выгоду, позвольте полюбопытствовать, получил душегуб?
Внезапно рассмеялся доктор, смехом своим перебив собравшегося было ответить Можайского:
— Да сон он получил, нормальный утренний сон! Чем не выгода? Если память не изменяет мне — я ведь тоже уже при части был, — убийца в ночь работал и возвращался домой под утро. И только он засыпал, как тут — опаньки! — дворник с метелкой прямо под окнами тротуар скребет! Мучился человек, мучился, а потом взял и убил.
Чулицкий немного опешил от такой трактовки, как ему казалось, безвыгодного преступления, но сразу не сдался:
— Помилуйте, Михаил Георгиевич, ведь это полный вздор! Ничто не мешало ему съехать. Убивать-то зачем?
— Привычка, Михаил Фролович, привычка!
— При… что?!
Чулицкий пришел в крайнее изумление и даже растерялся от неожиданности. Но доктор только усмехнулся:
— Вы не так меня поняли, Михаил Фролович. Не убивать, конечно, привычка, а привычка к месту. Неужели вы, знаток человеческих душ — а каждый полицейский в известной мере душевед, — до сих пор не обнаружили, насколько, в большинстве своем, люди тяжелы на подъем? Насколько трудно им даются решения о перемене обстановки? Насколько привязчивы люди к своим домам, квартирам, углам? Сколько времени убийца этот прожил в том доме?
Чулицкий, все еще растерянный, ответил странно, но только на первый взгляд. При ближайшем рассмотрении оказалось, что он лишь подтвердил правоту Михаила Георгиевича:
— Всю жизнь.
— Да? — Теперь уже и доктор растерялся, не ожидая такого ответа.
— В том смысле, — поправился Чулицкий, — что он всю жизнь провел на этой улице. В детстве —
— А! Понятно: патриот пятой линии от Большого до Среднего. Вот видите! Конечно, ему было проще убить, чем переехать. Ведь дворник тот, поправьте меня, являлся старшим и даже хуже: он в нескольких домовладениях заправлял?
Чулицкий был вынужден подтвердить и от этого рассердился:
— Вы правы. Но давайте вернемся к делу! — Михаил Фролович вскинулся на Можайского, как будто бы это он, а не сам начальник сыскной полиции, был повинен в возникшем споре.
Доктор даже не потрудился подавить усмешку, а Можайский, продолжая смотреть на Чулицкого улыбающимся взглядом, только пожал плечами.
— Извольте, Михаил Фролович. Итак, господа, отбрасывая идею благотворительного начала в замыслах организатора преступлений, мы поневоле должны согласиться с тем, что человек этот, предлагая погрязшим в житейских проблемах людям решение их проблем, искал и собственную выгоду. Полагаю, должны мы согласиться и с тем, что единственная возможная для него выгода — финансовая. Но вот тут-то, как говорится, и порылась собака! Казалось бы, чего проще? Бери на себя всю грязную работу и получай за ее выполнение вознаграждение, благо все, кто воспользовался его услугами — это подтверждают и наши данные — по смерти своих, если можно так выразиться, обременителей становились наследниками их состояний. И пусть состояния эти чаще всего бывали невелики, но их вполне, и даже с избытком, хватило бы на оплату услуг нашего таинственного злодея. Не забудем еще и то, что побудительная причина у самих «клиентов» лежала как раз вне финансовой стороны ситуации, а значит — им и цепляться за полученные, в сущности, случайно деньги не было никакого смысла.
На этот раз Можайского перебил Гесс:
— Это было бы слишком просто. Наемного убийцу мы раскусили бы сравнительно легко.
— Вот именно. — Можайский полностью согласился с Вадимом Арнольдовичем. — Всё было бы на поверхности и даже хуже: мы быстро накрыли бы не только убийцу, но и его заказчиков. А это уже не лезло ни в какие ворота. Для убийцы и заказчиков, разумеется.
Немудреная шутка Можайского, тем не менее, заставила всех улыбнуться: сгустившаяся было вновь атмосфера разрядилась.
— Следовало придумать что-то иное: не столь бросающееся в глаза. И он, душегуб наш, это придумал! Признаюсь, — Можайский моргнул, и на мгновение улыбка в его глазах погасла, — тот факт, что все имущество наследники передавали в благотворительные общества, меня смутил: ведь они — ни много, ни мало — добровольно расставались с единственной, как мне поначалу казалось, возможностью расплатиться со своим «благодетелем»! Как же так? Значит, у них имелось что-то еще, что никакими наследствами не описывалось? Но что же это?
— Собственные накопления?
Робкое предположение поручика вызвало скептическую реакцию практически у всех: Чулицкий закусил губу и отрицательно мотнул головой, Инихов просто покачал головой — этим двоим, несмотря на не всегда быстрое мышление, и опыта, и ума было вообще не занимать, а ум в соединении с опытом творят чудеса, — Гесс не сделал никаких движений, но лицо его было задумчиво, а доктор прямо возразил:
— Нет, мой юный друг, это невозможно. С одной стороны, конечно, факт жертвования наследства благотворительным организациям — хорошее прикрытие, прекрасно застилающее сторонний взгляд, но прямая оплата из собственных сбережений сводит его практически на нет, превращаясь в тот самый связующий кончик, каждый из которых умная голова желала обрубить. Тут что-то иное. И, кажется, я, к своему неимоверному, должен признаться, ужасу начинаю догадываться, что. Собственно, все нам известные факты указывают на этот кошмар.