Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
Барон, оторвавшись от косяка, вошел, наконец, в комнату.
— Хм… Ожидание может оказаться напрасным.
— Как так?
— Почему?
Саевич и Гесс, практически одновременно задавшие эти вопросы, удивленно воззрились на барона. Тот подошел к плотно занавешенному окну и указал на еще одну странную особенность конторы, до сих пор ничье внимание не привлекшей:
— Эти шторы невозможно открыть. Единственные открывающиеся шторы — в моем кабинете, почему, собственно, я и выбрал для него именно то, много меньшее и не такое, в целом, удобное помещение. Но в нем, увы, просто-напросто
Гесс тоже подошел к окну и, подергав плотные, толстые и тяжелые шторы, убедился в том, что на этот раз Иван Казимирович сказал чистую правду: окно было занавешено намертво. Освободить его можно было только одним способом — оборвав свисавшие с карниза шторы, причем, возможно, сделать это пришлось бы, с мясом вывернув из стен крепления, удерживавшие и сам карниз.
— Никогда не видел ничего подобного!
— Я тоже. — Толстые губы барона раскрылись в непроизвольной улыбке, а его взгляд явно повеселел. — Признаюсь, эта конструкция, когда я увидел ее впервые, озадачила меня не меньше, чем вас сейчас.
Вадим Арнольдович подметил и невольную улыбку, и повеселевший взгляд барона и сделал вывод, что он снова лжет.
— Но, может быть, удастся погасить часть ламп?
— Увы, но и это невозможно! — Барон развел руками. — Я уже все проверил. Сеть проложена так, что все лампы включаются одновременно, а сами светильники сделаны неразборными. Особенная конструкция: лампы намертво помещены в абажуры.
— Но как же быть, если они перегорают?
— Понятия не имею. До сих пор не перегорали.
— Ах, вот как…
Гесс подошел к тому же светильнику, к которому прежде подходил и Григорий Александрович и снова убедился в правоте барона: конструкция была даже не просто оригинальной, а совершенно немыслимой. Чтобы отключить — отдельно от остальных — этот светильник, его пришлось бы разбить!
— Но разбить, разумеется, вы не позволите, как не позволите и ободрать карниз?
— Боюсь, что нет. Мне не нужны проблемы с домовладельцем. — В устах Ивана Казимировича, человека, можно сказать, знаменитого и знаменитого при этом отнюдь не поведением пай-мальчика, отсылка к возможному неудовольствию владельца здания прозвучала чуть ли не откровенной насмешкой. — Если вы точно хотите что-то разбить или сломать, обратитесь, пожалуйста, к владельцу напрямую.
Гесс снова прищурился: сделанное ему предложение уж точно не было искренним, так как барон прекрасно понимал, что и без всего прочего, он, Гесс, находится в положении сложном и даже двусмысленном. Действовал-то он, в конце концов, неофициально! Для того же, чтобы выйти на даже еще неизвестного владельца дома — а в справочнике владельцем значилось какое-то общество с ничего Вадиму Арнольдовичу не говорившим названием, — потребовались бы не только время, но и менее шаткая, чем ныне, позиция. Одно ведь дело — просто явиться к незнакомому тебе человеку с просьбой дать просмотреть и сфотографировать какие-то документы, и совсем другое — с требованием позволить изуродовать стены, сломать карниз и переколотить светильники и люстры!
Нет, предложенный не от сердца Иваном
— Говоришь, у тебя есть идея?
Григорий Александрович — в отличие от барона — улыбнулся не только искренне, но и без скрытой издевки:
— Да. Вообще-то мне уже приходило в голову, что когда-нибудь условия для съемки могут оказаться не просто неподходящими, но и непоправимыми. Такими, что поделать будет ничего нельзя. То есть — вообще. И осознание этого, признаюсь, бросило мне вызов. Говоря проще и короче, я тут кое-что изобрел…
Барон, внимательно вслушивавшийся в слова Саевича, опять помрачнел.
— Вы полагаете, Григорий Александрович, что все-таки сумеете осуществить фотосъемку? Не лучше ли, — теперь барон обратился к Гессу, — пригласить писцов и снять рукописные копии с реестров?
Гесс вздохнул:
— Нет времени. Ведь ваши реестры, надо полагать, достаточно объемны?
Барон пожал плечами:
— Мы — крупное страховое общество. Сообразен с этим и объем документации. Но…
Гесс, понимая, что барон попросту тянет время и зачем-то добивается многодневной отсрочки от пристального исследования реестров, опять вздохнул и вежливо отклонил возражения Ивана Казимировича:
— Прошу прощения, господин барон, но данные мне Юрием Михайловичем указанием совершенно четки. Я не могу потратить несколько — еще даже неизвестно сколько — дней на снятие рукописных копий. Поэтому мы все же приступим. Будьте добры, принесите реестры за последние пару лет, пока Григорий Александрович налаживает аппаратуру.
И, обратившись к Саевичу:
— Так что у тебя за идея?
Барон вышел из комнаты, а когда вернулся, неся в руках целую стопку объемных гроссбухов, обнаружил, что в комнате произошли перемены.
Прежде всего, единственный находившийся в комнате диванчик был отодвинут от стены, а между его спинкой и самой стеной оказалась сооруженной странная конструкция: несколько вставленных друг в друга — наподобие тростей сборных пляжных зонтов — металлических штырей, упираясь одними своими концами в спинку дивана, а другими — в стену, образовали некое подобие крыши. На эту крышу было накинуто невесть откуда взявшееся покрывало: вероятно, оно появилось из чемоданчика или баула Саевича, так больше ему взяться было неоткуда — диванчик покрывала не имел. Все это вместе живо напоминало один из тех «шалашей», которые так любят строить дети. Причем сходство это подчеркивалось расцветкой и рисунками на покрывале: было оно довольно пестрым, с попугаями и мартышками, веселившимися в тропических зарослях.
Барон изумился:
— Что это?
Григорий Александрович, неверно истолковав вопрос — он решил, что вопрос относился к странному покрывалу, — немного смутился:
— Ничего более подходящего я найти не смог, а купить что-либо схожее по плотности и светопроницаемости мне было не по средствам. Кажется, когда-то это служило скатертью для столика в детской. Но точно сказать не могу. Я обнаружил покрывало — или скатерть, называйте, как угодно — на… гм… в общем, в мусоре у дома княгини Васильчиковой. Очень удачная находка.