Антология исторического детектива-18. Компиляция. Книги 1-10
Шрифт:
Когда Можайский, прекрасно знавший домовладения своего участка, сообщил о характере хранившегося в подвалах особняка товара, Кирилов схватился за голову.
— Боже мой! Это — катастрофа!
— Огонь распространяется сверху. Возможно, у нас еще есть время… — Можайский указал на запертую на ночь дверь, единственно через которую и можно было попасть не только внутрь особняка, но и в его подвалы.
— Вы правы!
— Подождите, полковник, я с вами!
Кирилов, уже бросившийся было к двери, притормозил и обернулся:
— Это опасно!
— Ну, Митрофан Андреевич, известно
Кирилов усмехнулся в опаленные усы и вдруг заметил: обогнув его самого и Можайского, к двери подбежали Инихов с Чулицким, а за ними — Любимов и Гесс. В руках у поручика был устрашающего вида багор, явно позаимствованный у кого-то из пожарных чинов. Воспользовавшись им как ломом или фомкой, поручик буквально сорвал с креплений скобы навесного замка.
— Однако!
Кирилов с Можайским ринулись вперед.
Так, вшестером — брант-майор и пятеро полицейских, — они ворвались в дом, быстро нашли вход в подвалы и, очутившись в них, уже на глаз, а не по слухам оценили масштабы возможного бедствия. Подвалы и впрямь оказались уставлены бочками — множеством бочек, — а в воздухе уже явственно ощущался запах спирта.
— Смотрите! — Чулицкий ткнул пальцем в одну из бочек. Эта бочка стояла без крышки, причем вид имела такой, будто крышку не сняли с должной заботой, а грубо сорвали.
Объяснилось это явление тут же и самым устрашающим образом: где-то в глубине подвала сначала раздался негромкий треск, а потом — практически сразу — оглушительный под низкими сводами хлопок. При свете мгновенно направленных в ту сторону фонарей стали видны расколовшаяся на несколько частей крышка еще одной бочки и буквально разорванный и перекрученный металлический обод. Доски самой бочки в верхней ее части разошлись. Из щелей на пол ручейками лилась прозрачная жидкость. Спиртом запахло еще острее.
— Нужно спешить. — Кирилов рукавом отер вспотевший лоб. — Становится слишком жарко!
Началась сумасшедшая по темпу и тяжести работа.
Опрокидывая бочку за бочкой на бок, Инихов с Любимовым мощными толчками откатывали их в сторону, где, выстроившись недлинной цепью, их — один за другим — подхватывали Кирилов, Можайский, Гесс и Чулицкий. Последний титаническим без преувеличения усилием переваливал бочки на съезжие доски, по которым они — уже без вмешательства людей — выкатывались на двор.
Невозможно точно сказать, сколько длилась эта работа. Но прекратилась она не раньше, чем со свода подвала начали осыпаться тлеющие частицы перекрытия. Некоторые из них упали в лужи разлившегося спирта, и спирт моментально вспыхнул. На полу языками ледяного пламени заплясали огненные озера.
— Уходим!
Окинув последними взглядами уже почти свободный от бочек подвал, все заспешили к выходу. И ровно через минуту после того, как они вышли обратно на улицу, потолок подвала обрушился. Но главная опасность — страшный по своим последствиям взрыв — миновала.
— А не сделать ли нам по глоточку? — Можайский вынул из кармана одну из тех бутылок, которые ему всучил Иван Пантелеймонович. — Кажется, самое время!
«Кхахммм…» — Чулицкий, услышав предложение, согнулся пополам. Его едва не вывернуло наизнанку. Именно в этот момент,
Можайский, прищурив свои улыбающиеся глаза, хлопнул Чулицкого по согнутой спине и произнес не то с насмешкой, не то наоборот:
— Les jeunes gens ne savent plus boire, et pourtant celui-la est des meilleurs! [170]
— Позвольте мне, Юрий Михайлович! — В отличие от своего начальника, Инихов выглядел достаточно бодрым, но сильно дрожал: холодный штормовой ветер насквозь продувал сюртук, и после жаркой работы в подвале Инихову было особенно морозно. — Это как нельзя кстати.
Можайский подал Инихову бутылку и, достав из карманов еще две, протянул их Любимову и Гессу.
— А вы?
170
170 «Не умеют пить молодые люди, а ведь этот — из лучших!» Можайский прямо цитирует А. Дюма: «Три мушкетера», глава 27.
— Обижаете! — Можайский выудил еще одну. — Ивана Пантелеймоновича нам сам Бог послал!
— Скорее уж — дьявол! — откуда-то вынырнул Сушкин и потребовал свою долю. — Ну и погодка!
Невероятно, но факт: едва ли не полуголый на ветру и морозе, только что лишившийся жилища и каких-никаких, но пожитков, с почерневшим от сажи лицом, репортер так и сиял! Его глаза, выделявшиеся ослепительно белым на угольной сажи физиономии, казались особенно живыми и радостными. Его губы то и дело непроизвольно расползались в улыбке.
— Да вам, как я погляжу, всё нипочем! — Можайский, и Сушкину вручив бутылку, даже восхитился. — Есть повод для веселья?
Никита Аристархович, уже не пытаясь сдерживаться, рассмеялся:
— Какой репортаж, мон шер! Господи, какой репортаж!
Инихов, Любимов, Гесс и даже — наконец, разогнувшись — Чулицкий уставились на репортера в безмолвной оторопи, а Кирилов так и вовсе шагнул от него в сторонку, бросив на Можайского вопрошающий взгляд: он что, сумасшедший?
— Да оглянитесь вокруг! — Сушкин вскинул руки, словно простирая их над великолепным пожарищем. — Когда еще такое увидишь!
Посмотреть и впрямь было на что. Зарево от четырех уже объятых пламенем домов — по проспекту загорелся еще один — и многочисленных флигелей и надворных построек на многие вёрсты разливалось по ночному небу, высветляя его и черня одновременно. Небо, казалось, пульсировало, то беззвездной тьмою наваливаясь на землю, то яркими всполохами взметаясь и расширяясь почти безгранично. Под мощным напором ветра огненные языки, отрываясь от крыш, стен — от вообще ревущего пламени, — мчались по воздуху, секунды как вечность живя самостоятельной жизнью. Снег, не долетая до мостовой, очерчивал над заревом купольный свод: высокий — над горящими зданиями и стремительно ниспадающий — по границам. И во всем — не побоимся сказать именно так — этом великолепии особенно трагично-бессильно смотрелись фигурки людей, без видимого успеха боровшихся с пожаром.